Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Наступил вечер. Цветы и травы покрылись росою. Солнце село и бросало еще лишь розоватый отблеск на бухту и острова; фиорд стал голубовато-стального цвета, как клочки упавшего неба.

Яхта снова заполнилась пассажирами и отчалила. Текла сидела на палубе, на ногах ее был распростерт дорожный плащ Роберта. Рядом с ней не переставая говорил Роберт, наклоняясь к ней и глядя ей прямо в глаза. Мать спала в каюте, а отец был на носу.

Роберт, сидя спиной к розовым фиордам и островам, глядел только в глаза Теклы. Он пожирал ее своими взглядами, обнимал ее своими словами, дышал на нее своим горячим дыханием, как бы желая растопить холодный снег. Он хотел всецело овладеть ею, но Текла все отклонялась.

Наконец ему удалось поймать ее.

— Почему вы каждый день ходили на улицу Свиалагорд? — спросил он вдруг дерзко, с отвагой, делающей героев.

— Потому что… я не знаю… я не могла иначе.

— Вы иначе не могли? Не потому ли, чтобы…

— Вас встречать!

Слово было произнесено. Он вскочил и сорвал с головы шляпу, как бы желая остудить разгоряченную голову.

— Это правда? Правда ли, что вы любите меня?

— Это правда, — ответила Текла.

Искра взорвалась и зажглась. Роберт провел остальные часы до конца поездки в том, что расспрашивал, верно ли это, — таким маловероятным казалось ему его счастье, такой несбыточной сказка, будто она его любит.

* * *

Часы показывают от двух до трех утра. Текла сидит возле кровати умирающей матери в маленькой комнате, расположенной по ту сторону ворот. В двенадцать часов ночи ушел доктор и объявил, что надежды нет, а в час ушел на дежурство отец. Он простился с женой и расплакался.

Ночник догорает и начинает шипеть и коптить. Текла подливает масла, вставляет новый фитилек и снова садится на прежнее место. Взоры ее уставлены в одну точку — на маленький огонек, освещающий в темной комнате только небольшой уголок и бросающий лишь маленький светлый круг на потолок. Она видит только ночник на комоде и пузырьки с лекарствами: из стакана с водой торчит ложка; половинка лимона издали кажется чуть ли не с тыкву. Вообще все предметы принимают при тусклом освещении причудливые формы и размеры, и это действует на усталое от бессонных ночей воображение Теклы. Она лишилась способности думать, а какие-то мысли сами по себе, помимо ее воли, рождаются в ее голове, как незаконные дети, которых родившая их мать не хочет признать, но и не может от них отречься.

Белая сигнатурка, приходит вдруг ей в голову мысль, привязанная к горлышку черного пузырька, говорит: ты видишь, как красиво будет выглядеть белый фартук на черном траурном платье! Ты пойдешь по улице с длинными белыми, хорошо выглаженными завязками от фартука и с широким кружевным воротником; встречные будут оглядываться на тебя и непременно скажут вполголоса: бедная девушка — она в глубоком трауре! А там придет жених и увидит тебя в твоем трауре; он будет глядеть на тебя с особым благоговением, как будто ты, перенеся потерю, приобрела новые качества. Просидев у тебя с полчаса, он примется целовать твои заплаканные глаза, обнимет тебя, прижмет к себе и прошепчет: «Это платье так идет тебе, Текла».

Мать задвигалась под простыней, и это на Теклу произвело то же впечатление, как шорох кустов в лесу на вздрогнувшего путника.

Прочь! прочь эти ужасные мысли, которые находят на нее, слабую, бессильную с ними бороться. Она просит Бога о том, чтобы мать осталась жива, просит Бога помочь ей самой пожелать, чтобы мать осталась жива. Но она этого пожелать не может. Почему ей желать матери продления этого жалкого существования, которое прежде было менее жалкое, чем теперь, когда ей пришло счастье. Разве она не видела, как страдал Роберт, когда он навещал невесту в этом темном доме сомнительной репутации. Разве она не заметила, как на обручении у будущей свояченицы втихомолку подсмеивались над ее матерью. Нет, это она заметила, точно так же как она видела горе и отчаяние матери, когда, вернувшись в жалкую свою комнатку, она села, расплакалась и на все вопросы дочери ответила только: «Туда ты пойдешь, Текла, но я уже туда никогда больше не вернусь». А как будет, когда она выйдет замуж? Не придется ли Роберту при каждом посещении матери притворяться участливым и почтительным сыном? Не будет ли всякое необдуманное слово обидой и всякий задумчивый взгляд причиной ссоры? Да, пусть будет что будет, и в этом милосердие Божие.

Мать простонала, и раза два приподнялось одеяло. Нить мыслей оборвалась, но узлы остались неразвязанными. И стоило лишь снова воцариться тишине, как вопросы опять поднялись в ее воображении. Справедливо ли или нет; права ли она или нет, желая матери смерти? Противоречия были так жестоки, а голова так утомлена, что настало лишь притупление. Ни то и ни другое — ответила она мысленно. Так же ты в этом права и не права, как ты не блондинка и не брюнетка. Так сложились обстоятельства, и иначе быть не может. Значит, все равно! Какая светлая успокоительная мысль: все равно! Все равно, права или не права, большой или маленький, жизнь или смерть, все… все… все равно! Дикая лань останавливается в своем беге, сердце бьется менее сильно, легкие вдыхают воздух все реже, мускулы ослабевают, мысли улетают, скрываются, становится темно, тихо, кажется, что близится все уничтожающая сила, душа перестает чувствовать, тело уже ничего не ощущает, разум ничего не воспринимает.

Когда Текла проснулась, сидя на стуле, она увидела ночник, пузырьки, лимон и ложку, освещенные красноватым полусветом, но наверху на стене она ясно увидела два сердца в светло-голубом освещении. Ей почудилось, что пробили часы на колокольне, а с улицы до нее донесся звук метлы дворника по каменной мостовой; за окном чирикал воробей; доносились последние звуки зори с кораблей. Настало утро, и дневной свет вливался сквозь скважины ставней. Придя окончательно в себя, она вспоминает мать и тихо кладет руку на морщинистый лоб. Он еле тепел; она прикладывает левое ухо к груди, но ничего не слышит. Она берет карманное зеркало и подносит его ко рту больной — зеркало остается ясным. Она приподнимает ей слегка веки… Мать умерла!

После нескольких дней и ночей наступило ожидаемое; что было предсказано — совершилось; что должно было случиться — случилось. Приобреталась уверенность; прошли беспокойство, тревога, и наступила тишина.

Текла растворила ставни и вынула две чистых простыни, которые она гвоздями прикрепила к верху окон. Стало бело все в комнате, как при первом снеге, и все предметы как бы окутались туманом. Затем переоделась в свое черное платье, сняла золотые серьги. Каждый раз, проходя мимо зеркала, висевшего на стене, видела она свою черную фигуру на фоне белых простыней, и ей было жутко одной. Она отворила наружную дверь и почувствовала себя более уверенной, но ей надо было услыхать человеческий голос. Смерть оставила в ее жизни пустое место, и его надо было заполнить. Смерть чего-то ее лишила, и она хотела бы вернуть утерянное, но с некоторой выгодой: она хотела бы заботу превратить в радость и потерю — в небольшую для себя выгоду, чтобы смерть не была для нее злой.