Алексей Гравицкий - Живая музыка

— Ты придешь?

— Приду, — улыбнулась она. — Обязательно приду.

В комнате было темно и тихо. Но оставшимся здесь музыкантам не нужен был свет: трое прекрасно видели в темноте. И слышали. Хотя шаги мечущегося из угла в угол Влада услышал бы кто угодно.

— Я не стану этого больше терпеть! — голос басиста звучал напряженно и нервозно. — Что он себе позволяет? И потом… этот подход… что он может такого, чего не могу я?

— Твои предложения? — Дима, как всегда, был спокоен.

— Ты и сам прекрасно знаешь.

Шаги замерли. Влад испытующе таращился сквозь темноту на Диму.

— Знаю, — кивнул тот, выдержав паузу.

— Ну и?.. Вы против?

— Я — за. — глаза Киры влажно блеснули в темноте.

— Я — за, — кивнул Дима. — Кто это сделает?

— Если вы не против, это сделаю я.

В комнате без окон с выключенным освещением стояла кромешная тьма, но сквозь эту тьму Дима отчетливо увидел, как поднялась со стула девушка, как заблестели желанием ее глаза.

— Нет… — прошептал Дима. Или только хотел прошептать.

— Согласен, — неожиданно радостно выпалил Влад. — Значит, завтра, после концерта…

— С особым удовольствием, — жеманно закончила Кира.

Влад истерично хохотнул и вышел. Кира двинулась было следом. Дима почувствовал, как что–то больно сжалось в том месте, где у людей находится сердце.

— Стой!

Кира замерла у двери:

— Что тебе?

— Я против этого. — Дима сидел не двигаясь. Могло показаться, что он спит с открытыми глазами. — Я не хочу делить тебя еще и с этим мальчишкой.

Девушка запрокинула голову и звонко, обидно рассмеялась:

— А ты меня ни с кем и не делишь! Между нами вообще ничего нет.

— Но ведь было… — едва слышно произнес он.

— Считай, что не было, — пожала плечами она.

Ярость накатила непроницаемой слепящей волной. В голове стало жарко. Настолько жарко, что снова почувствовал себя почти как тогда, когда еще был человеком.

— Шлюха!

Ярость выплеснулась одним словом, не оставив внутри ничего, кроме опустошенности. Тут же захотелось извиниться, просить прощения, умолять, объяснить, что сказал не подумав, но он сдержался. Кира вздрогнула, словно от пощечины, подобралась резко, готовая в любой момент ответить на выпад выпадом. Потом плечи ее чуть расслабились, казалось, обида стекла с нее, как снежный пласт с теплой весенней крыши.

— Пошел к черту. — голос девушки прозвучал с такой брезгливой жалостью, что, услышь кто, непременно поморщился бы.

Приоткрывшаяся дверь разрезала темноту прямоугольником света, закрылась с резким хлопком. Дима молча закрыл глаза.

— И пошел бы, только не пустят, — пробормотал ни для кого.

Собаки! Собачья свора. Скорпионы в банке излучают больше любви, чем эти… Саша зло зыркнул на стукача. Дима поежился под его взглядом.

На доклад пришел, стоит, доносит… Сам, небось, первым и предложил этот мелкий заговор, а потом пошло чего–то не так, и теперь мстит, тем и хочет передо мной беленьким выйти. Бедный мой пианистик, как бы тебя сохранить, уберечь от этого болота…

— И?.. — поторопил Ульянов.

— Завтра они его инициируют. — толстяк потупился, устремив взгляд в пол.

— Завтра никто никого не… — Саша оборвал себя на полуслове.

Виолончелист стоял и ежился, словно трехлетка, обгадившийся в штаны и боящийся в этом сознаться. От нового сравнения стало еще противнее. Да, именно так. Это с остальными Дима всегда спокоен и уверен в себе, а с ним он всегда ежится. Всегда. Так было, есть и…

— Слушай, а зачем вы мне нужны? — спросил он у толстяка вдруг, сам того не ожидая.

— То есть?.. — виолончелист заморгал часто–часто, уставился было на него, но споткнулся о пронзительный ульяновский взгляд и снова уткнулся в пол, промямлил: — Мы группа, мы музыку…

— Это он музыку играет! — Саша медленно поднялся с кресла. — Понимаешь?! Он играет музыку. А вы, скоты, интрижки играете! Мелкие, смешные, детские интрижки!

Голос Ульянова сорвался на крик, столь мощный, что задрожали стекла в окне. Дима съежился, сдулся, словно воздушный шарик.

— Я только одного не понимаю… — холодным, ровным голосом закончил Саша. — Не могу понять. У него жизнь — мгновение. И он тратит ее на вечное. Вы живете практически вечно и занимаетесь какими–то мелкими, сиюминутными дрязгами. Пшел вон отсюда! Понял? Да, нет?..

Саша пел мягко, но тоскливо. С такой мягкой тоской подвывает зимой в печной трубе. Поскрипывали виолончель и скрипки, словно старый паркет, по которому прошли в мягких тапочках к очагу.

Ульяновская четверка выкладывалась на совесть. Но эту музыку он слышал отдельно, отстраненно, словно она играла где–то в другом месте. Игорь работал сейчас сам. На зал, для зала. С самого начала решил, что будет вести, а не подстраиваться. Ульянов не единожды дал понять, что эта вещь — для фортепьяно. Значит, звучать должен он. Он, а не они! А вчерашние дрязги… Да шут с ними, вот сейчас он плеснет масла в огонь и посмотрит, как будет биться в истерике Владик, как будет молча скрежетать зубами Дима… Нашел мальчика!

Ульянов отступил на шаг от затихшего зала, взял паузу. Куплет, куплет, проигрыш… Нет, это не проигрыш, это выигрыш. Его выигрыш. И пусть они создают атмосферу старого уютного дома. Музыка в этом доме будет играть только его.

Куплет. Теперь главное — не перебивать Ульянова. Его время. Тише, ненавязчивее… Саша взял последнюю фразу и снова чуть отступил. Делать финал будет не он. Игорь почувствовал, как что–то вырывается изнутри, сплавляет пальцы с инструментом, превращая их в единое целое, вырывается наружу звуком. Одобрительного взгляда Саши он не видел.

Звук повис над залом, словно балансирующий на проволоке канатоходец, покачнулся и легко упал вниз, растворившись в тишине. И тогда эту тишину разорвал гром аплодисментов.

Радость и гордость, ощущение того, что он что–то может и что–то значит в этом мире… Игоря буквально распирало. Помимо запланированной программы их трижды вызывали на бис.

Сперва он не видел ничего вокруг. Потом, когда возникло это удивительное ощущение легкости, будто он вот сейчас может оторваться от земли, как когда–то во сне в детстве, он увидел Танюшку. И дальше, глядя в зал, он смотрел на нее. Сейчас ему надо было туда, в зал. Надо поделиться этим чувством, надо…

Воспользовавшись случаем, Игорь юркнул за кулисы, пытаясь найти выход. Здесь было сумрачно и прохладно. Воздух пах чем–то химическим. Странная смесь хлора, нафталина и дыма, который запускают по сцене. Засвербило в носу. Игорь не удержался и чихнул.

— Будь здоров.

От неожиданности он вздрогнул, резко обернулся. Со стороны сцены к нему шла Кира. В ледяных глазах черноволосой скрипачки полыхало пламя, если лед вообще может полыхать.