Виктор Финк - Евреи в тайге

— Зачем вы едете в Тихонькое? — спросил я.

— Я еду в Тихонькое за справкой. Мне надо узнать, прибыли уже лошади из Сибири или нет. Очень мне без коня плохо.

Он и сам, кажется, не отдавал себе отчета в бездарной трагичности своего положения. Между тем, вот простой расчет: Аврум-Бэр потратил пять дней на дорогу в один конец. При удаче — у него уйдет только пять дней и на обратный путь. Итого десять дней уйдут на наведение справки. Был октябрь. В Биробиджане в октябре разгар полевых работ. Десять дней Аврум-Бэра были вырваны из самого дорогого и напряженного месяца, когда надо подымать целину, пахать, сеять и делать все поскорей, поскорей, поскорей.

Плановость ревнива. Она не любит, чтобы ей изменяли. Колонисты тяжело и горько расплачиваются за то, что заселение дикой и необследованной страны было поведено без изучения и без плана.

На поднятие целины, на распашку и вообще на прямые и производительные нужды было за первые два года затрачено меньше тракторной энергии, чем на разъезды по злосчастной дороге, на поддержание связи с далеко раскиданными колонистами, на доставку им продовольствия, строительных материалов, керосина, на развозку их самих и работников администрации.

Там, где нет плана, там царит хаос.

В тот момент мы с Аврум-Бэром еще не знали, что лошади из Сибири не прибыли. Мы узнали это лишь назавтра. Поездка Аврум-Бэра оказалась, ко всему, напрасной. Его дорогое время было выброшено непроизводительно. Бедняга был совершенно безутешен. Даже этот здоровый оптимист проклинал свою судьбу.

Десятки тысяч дорогих рублей валяются вдоль бирской дороги в поломанном и уничтоженном виде. Еще больше уходит на вынужденные, но лишенные смысла разъезды. Если бы часть, только часть этих бесславных затрат употребить на установку хотя бы самого плохенького полевого телефончика или старенького телеграфного аппарата, то и Аврум-Бэр мог бы не гонять впустую десять дорогих дней, и на Бирском поле не сидели бы без керосина, и работники наших организаций не покидали бы свои места на недели, отлучаясь по самым незначительным делам [5] В 1931 г. все населенные пункты Биробиджана связаны телефоном. В. Ф. .

Но телефона нет, а почта развозится теми же тракторами. Наиболее разбитые места дороги засыпают глиной, а потом снова поневоле пускают тяжелые тракторы с сотнями пудов груза и снова их разбивают. Бесчисленные починки уже обошлись дороже, чем должна была бы стоить новая дорога, а проезда нет. Ухабы и топи съели сотни тысяч, а переселенцы и Оэет имеют топь и ухабы.

Виноваты, однако, не местные работники. Если бы были виноваты два, три, десять человек, дело легко было бы поправить, заменив одних людей другими. Но надо признать по совести, что большинство местных представителей Комзета, Озета и переселенческого управления работают, каждый на своем месте, добросовестно, многие и самоотверженно, не помня себя, до полного изнурения. Если они и делают ошибки, то в средних, неизбежных и терпимых размерах.

Виноваты не люди, работающие на месте в Биробиджане, а основной неправильный подход со стороны организаций, руководящих делом. Нельзя было и думать приступать к колонизации необжитой тайги без предварительного изучения каждого предположенного к освоению участка; без подготовки его к принятию оседлого населения; без составления обдуманного плана; без соизмерения своих задач с реальными возможностями и средствами; без согласования работы органов, посылающих переселенцев и принимающих их на месте. И, конечно, нельзя было устраивать биробиджанских колонистов иначе, как на началах крупного колхозного строительства.

Уже в 1928 году раздавались предостерегающие голоса о том, что надо создать рабочие батальоны из еврейского молодняка, надо их руками предварительно подготовить хотя бы один опорный участок колонизации, — осушить болота, прорыть колодцы, провести дороги и построить жилища.

Прежде всего — жилища: Биробиджан не Крым, где можно шесть месяцев в году ночевать в землянке или в шалаше, или даже под открытым небом. Плановых семейных переселенцев можно посылать в Биробиджан на жительство, лишь построив жилища и подготовив тайгу к приему оседлого населения.

К несчастью, мысль о предварительной подготовке была отвергнута.

Трудность одоления тайги, болот и бездорожья была возложена не на рабочие дружины из выносливого молодняка, а на обыкновенных семейных евреев с грыжами, гемороем и беременными женами. Их стали свозить в Тихонькую непосредственно вслед за опубликованием постановления ЦИК о колонизации. Постановление было вынесено в марте 1928 года, а в начале мая в Тихонькой, у подступов в гулкую тайгу, уже толпились сотни неведомо зачем и почему наспех мобилизованных евреев.

Здесь они сталкивались с трезвой изнанкой той псевдонациональной шумихи, которая поднялась вокруг Биробиджана. При наличии трех плановых организаций — Оэета, Комзета и Переселенческого управления — фактическим руководителем еврейской колонизации сделалась стихия.

Что тут поделаешь? Что требовать от отдельных, даже самых героических работников, раз их поставили в условия, при которых не они управляют делом, а дело управляет ими?

В Тихонькой я попал на заседание комиссии по разгрузке переселенческих бараков.

Я никак не думал, что эта своеобразная и неожиданная работа столкнет меня с такими важными пружинами биробиджанского дела.

Старожильческий поселок при станции Тихонькая Уссурийской дороги является как бы воротами Биробиджана. Сюда рано по утрам приходит поезд из России. Здесь высаживается переселенец. Он не спал всю ночь, — он волновался: вот, наконец, заканчивается долгий и неудобный путь. Уже около десяти тысяч километров осталось позади. Далеко-далеко родное местечко, его нищета и безнадежность. Пронеслась мимо окон необъятная страна. День за днем, ночь за ночью мчалась она перед окнами, и конца ей не было видно. Неслись степи Сибири, извивались ее грандиозные реки, разливались ее озера, гудели ее леса, ее пугающая тайга. Прошло три недели. Отодвинулся назад Байкал, пробежало Забайкалье, его строгие горы, его безлюдные равнины, его светлые березовые чащи на опушке хвойной тайги; они похожи на седую ость в темной шкуре бобра. Еще неделя тяжелого пути, и вот он, Дальний Восток! Таинственный и суровый край! Горы чередуются со степями на его бесконечных пространствах. Тайга, болота и безлюдье.

Вот и станция Облучье. Здесь начинается Биробиджан. Хинганский хребет сумрачно навис над дорогой. Горные вершины выглядывают из-за туч.

— Чей это поезд свистит в вековечном покое? Кто это там едет внизу? — как бы спрашивают они.