Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки

Дон Матиас заканчивает свой рассказ, а Рохе, развалившись в гамаке, громко, от души смеется — бояться-то теперь уже нечего! Старая Мельча принесла черепок с тлеющим навозом, чтоб дымом отогнать москитов. Мы, — столичный гость, конечно, не в счет, — положив в рот по большому шарику коки, ведем оживленный разговор. Гость — видно, ему не хотелось рассказывать о Лиме — предложил прикончить бутылку. Дорогой ликер, смешавшись с гуарапо [14] Гуарапо — пиво из сахарного тростника. , и следа не оставил от нашей степенности. То и дело слышатся взрывы веселого смеха, будто лопаются зерна маиса на жаровне. Душные калемарские сумерки все плотнее окутывают нас своей лиловой шалью. С каким удовольствием едим мы жареную курицу с юккой и бататом — донья Мельча постаралась, ничего не скажешь — и лакомимся только что сорванными желтыми бананами! Не зря мы на них весь вечер поглядывали сквозь щели в плетеной стене.

Когда стемнело, Рохе зажег светильник — несколько белых, гладких зернышек клещевины, нанизанных на тонкую лучинку. Раскалившись, они начали весело потрескивать. От зловещего уханья сов задрожала листва. Великое множество звезд вспыхнуло в безоблачном небе, и оно засверкало, как хорошо начищенный медный таз. Еще назойливей зазвенели москиты, и дон Освальдо поспешил забраться под свой полог.

Глядя в чистое, звездное небо, Артуро сказал:

— Пока лето, надо бы новый плот справить, вот что…

— Что надо, то надо, — поддержал его Рохелио, — только придется в Шикун шагать, своих-то деревьев у нас нет.

Некоторое время мы молчим, жуем коку и обдумываем предложение Артуро. Купить новый плот — дело стоящее. Конечно, он обойдется не меньше чем в тридцать солей, но это не беда. Артуро обращается ко мне:

— Пойдем, что ли, с нами?

— Я бы пошел, отчего ж не поразмяться? Да и каньясо [15] Каньясо — тростниковая водка. в Шикуне свое, пей сколько хочешь. Там ведь и плантация сахарного тростника есть, и сахарный заводик, и перегонный аппарат — все как положено. Но подошло время бананы срезать, да и зола нужна для новых посадок, придется выжигать лес.

— Нет, не могу. На этих днях надо засадить поле, с которого я снял урожай, значит, лес выжигать придется. Если опоздаю — сорняк одолеет…

Артуро постучал по своей тыковке и повернулся к брату:

— Ну, а ты пойдешь со мной, пловец-удалец?

Хотя последнее время Рохелио кружился, как молодой петушок, вокруг Флоринды, уговаривать его долго не пришлось. Он согласился идти, но сказал с важным видом:

— Пойти-то мы пойдем, только сначала надо угостить народ, купить в лавочке закуски да чего-нибудь покрепче. Эти тридцать солей мне все карманы оттянули…

Донья Мельча занялась салатом, а старый Матиас опять заговорил. Инженер, совсем разомлев, храпел у себя под пологом. Старик размечтался о том, что хорошо было бы намыть много-много золота в Рекодо-дель-Лобо и сбыть его на ярмарке в Патасе перекупщикам. Мне же хотелось поскорей приняться за срезку бананов, и его золото не очень-то меня интересовало. На ярмарку я тоже собирался, но мой товар — кока да бананы — рос у меня в огороде. Артуро и Рохе сказали, что новый плот они, может быть, продадут, но скорее всего оставят себе. Еще есть время подумать, а чтоб покутить на ярмарке, деньги найдутся.

В ночной тьме стрелами носятся летучие мыши.

На другой день рано утром гость оседлал коня и отправился в путь по тропинке, змейкой уползающей в горы. Братья тоже ушли, перекинув через плечо дорожные мешки и пончо. Их тропинку различить куда труднее. До самого Шикуна она, прижавшись к реке, то скачет вверх и вниз по камням, то вьется по скалам, нависшим над самой водой.

А за плот братья решили заплатить поровну.

В двух шагах от жилья старого Матиаса, под густой сенью сада, приютилась хижина Артуро Ромеро, где хозяйничает его молодая жена Люсинда. Обе хижины просыпаются, разбуженные веселым гомоном чижей и пронзительными голосами пересмешников, а засыпают под уханье филинов и сов. И с утра до вечера раздается мелодичное воркованье лесных голубей. Птичья музыка не смолкает здесь никогда, как никогда не перестает ей вторить глухой, раскатистый голос Мараньона.

Люсинда родилась в горах, глаза у нее лучистые, а тело, гибкое, как ствол дынного дерева, красиво покачивается во время ходьбы. Она уже выносила и родила сына, которого зовут Аданом. Малыш крепко держится за юбку матери, а та все пугает его змеями, чтоб не уходил далеко. Зато какая радость, когда из огорода, где Артуро пропадает целыми днями, спасая от сорняков коку и перец, вдруг раздается крик:

— Неси ружье-е-е!

Тогда Адан, с трудом удерживаясь на ногах и спотыкаясь на каждом шагу, спешит к отцу, взвалив на спину ружье и искоса поглядывая на этот странный предмет, который так громко стреляет, а блестит совсем как золотые зубы у богатых сеньоров. Высмотрев парочку голубей, нежно воркующих в густых ветвях, Артуро осторожно спускает курок. В поток привычных звуков врывается оглушительный треск, и эхо, прокатившись по скалам, повторяет его.

Голуби падают, густо рассыпая перья, а Адан торопится поскорей свернуть им шеи, замечая, что, когда голубь умирает, из-под крыла его вылетает синяя мушка. Такие мушки, объясняет отец, живут под крыльями у всех голубей, они предупреждают их об опасности, а если зазеваются, то охотник застает птицу врасплох и может подстрелить. Поэтому-то, когда у человека что-нибудь не ладится, говорят: «Видно, уснула твоя синяя мушка!»

Адан возвращается к хижине, волоча за собой ружье и крепко сжимая окровавленными ручонками теплые тушки птиц. Ах, как хорошо с тяжелым, еще не остывшим ружьем и истекающей кровью добычей пробираться через эту страшную чащу, где, того и гляди, тебя укусит змея или проглотит дикий зверь!

О чем только не мечтает Адан! Больше всего, конечно, о том дне, когда, взяв в руки весла, он пойдет «резать воду», как это делает тайта [16] Тайта — почтительное обращение к мужчине; буквально — отец. . А пока неплохо бы, например, влезть на агвиат, там среди ветвей, в чудесном гнездышке из травы, волокон и пуха, живет семейка пересмешников. Но мать говорит, что придется повременить, подрасти немножко, и, в отчаянии глядя на свои ручонки, которые никак не могут обхватить ствол дерева, он соглашается с ней и понемногу успокаивается — нежность родителей проникает в его душу, как корни дерева в землю.

Долго ждали Артуро и Люсинда сына. Наконец дождались, и он соединил их навсегда. В самом деле, куда годится бесплодная жена? У женщины должны быть дети, так уж положено. В жизни все имеет свое назначение: вода — для жаждущих, хлеб — для голодных, а лоно женщины — для продолжения рода человеческого.