Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки

И Артуро закричал.

— Что было дальше, вы и сами знаете, — закончил он свой рассказ.

— А когда же смыло пончо твое и всю поклажу? — спросила Люсинда.

— Разве ее смыло? — удивился Артуро. И добавил после короткой паузы: — Не знаю…

Он снова опустился на пеструю фланель. Старая Мельча заплакала, дон Матиас, сидя на корточках, молчал — точь-в-точь каменный истукан. Артуро опять забылся, а я все не мог отвести от него восхищенного взгляда.

— С таким молодцом — не шути! — сказал я, обращаясь к дону Матиасу.

Старик посмотрел мне прямо в глаза мудрым, как сама жизнь, взглядом и ответил:

— С рекой тоже шутить нельзя. И кто не знает меры своим силам — погибает. Но ничего не поделаешь, мы — дети реки, и вся наша жизнь — в ней.

Какими только путями-дорогами не идет наша жизнь! Она может больно ранить тебя, все дать и все отнять, она может обрушить потоки горя, бросить в бездну смерти и отчаяния; она то налетает шквалом ненависти, то озаряет светом радости, она дает созреть плодам и наполняет сердца любовью; она заставляет нас петь и плакать…

Но один раз в году — всего две недели — все мы живем одной жизнью, и судьбы наши смешиваются в хмельном угаре. Праздник!

Вот он, пришел!

Калемар полон гостей, полон веселья. Все — свои и чужие — в новых платьях, пестрых, ярких, особенно ярких на фоне густой зелени садов. Тут и торгуют, и пьют, и едят, и пляшут. Господи, как хорошо!

Священник, дон Касимиро Бальтодано, тоже здесь. В эти дни он отслужит торжественную мессу в честь девы Марии и несколько заупокойных молебнов. Приход его в Патасе, но к нам он приезжает каждый год, мы всегда приглашаем именно его, потому что лучшего священника нам все равно не найти: только послушать, как он поет, когда служит праздничную мессу! И, между прочим, потанцевать или пропустить чарочку тоже при случае не откажется.

Его встречают шумно, с музыкой и фейерверком, не говоря уже о положенных по этому случаю возлияниях.

— Слава нашему тайте!

— Слава-а-а!

Священник едет по деревне на сером муле, — старому мулу нипочем вся эта праздничная суета, сутолока, вопли флейт, грохот барабанов и вспышки шутих, — и время от времени останавливается, чтобы опрокинуть кружку чичи или хлебнуть чего-нибудь «поядренее». Иногда он дает пригубить и своему ризничему, тщедушному человечку, который всегда трусит за святым отцом на тощей кляче.

— Слава тайте!

— Слава-а-а!

Вчера он отслужил торжественную мессу, обвенчал десять пар и окрестил двадцать младенцев. И уж так-то хорошо пел, что слышно было во всей округе, а ризничий своим кадилом напустил столько дыму — не продохнешь, в общем, все были очень довольны.

Сегодня священник отслужил панихиду, и тоже с пеньем, за покойных родственников дона Хуана Пласы, который, как и в прежние годы, приехал к нам, чтобы заказать заупокойную мессу. А под конец дон Касимиро Бальтодано разом обвенчал всех помолвленных и окрестил всех еще не крещенных младенцев. Остальными панихидами святой отец займется завтра, а пока он просто ходит из дома в дом: где поест, где выпьет, а где и попляшет с приглянувшейся ему красоткой.

— Слава тайте!

— Слава-а-а!

Конечно, из чужих у нас в эти дни не один Хуан Пласа. Кого тут только нет! Индейцы из Бамбамарки, Кондомарки и из других мест и, само собой, торговцы из Селендина — у этих ноги никогда не знают покоя, а кошельки всегда туго набиты, — приехал даже какой-то хозяин поместья, с мулами и погонщиками, закупать коку.

В домах полно людей, галереи завалены тюками со всякой всячиной для обмена. Над некоторыми хижинами ветерок развевает флажки. Значит, там что-нибудь продается: если флажок красный — продается чича, если зеленый — кока, синий — каньясо и гуарапо, белый — хлеб. А во дворах, где расположились селендинцы со своими товарами, пестреют ситцы, сверкают зеркальца и лезвия ножей, белеют шляпы… Одним словом, всего полно.

Звенят гитары, гремят барабаны, с одной стороны доносится мелодия маринеры [26] Маринера — перуанский народный танец. , с другой — кашуа.

Поздно вечером, после ужина, веселье ненадолго прерывается. И тогда небо, в котором к этому часу загораются все до единой звездочки, может полюбоваться такой картиной: кто только есть в деревне, и свои и гости, длинной цепочкой тянутся в церковь.

Пресвятая дева Мария, заступница Калемара, стоит в глубине церкви, в самой середине алтаря, а по обе стороны от нее ступеньками поднимаются ряды свечей, разливая вокруг красноватый свет. Пахнет воском и ладаном. Наша крохотная чудотворица наряжена в блестящие шелка, шитые золотой нитью, и голова ее слегка приподнята. Глаза голубые, щеки румяные, рот пурпурный. Одна ее рука теряется в складках одежды, а другая — розовая, тонкая, щедрая на благословенья — протянута к пастве, столпившейся у ее ног.

У пресвятой девы с таким небесным личиком можно просить все, что угодно! Вот люди и просят, и за себя, и за души умерших. Одна из молящихся, стоя на коленях у самых ног богородицы, читает первую половину «Отче наш», а вторую тянут все вместе, хором. Голоса сливаются в глубокий, жалобный, монотонный гул:

— За упокой души Педро Руиса помолимся…

Хор жалуется, плачет.

— За упокой души Мартина Бласа помолимся…

Сколько поминаний, столько раз читается молитва. Вот и Рохе помянули. «А-а-а… и-и-и… о-о-о… а-а-ами-и-нь». Над неподвижной плотной массой голов, платков и пончо голоса, слившись с густым запахом ладана, поднимаются к деве Марии, к богу, поют им хвалу, молят о прощении живых и спасении усопших.

А потом снова танцы.

Песни и музыка наполняют ночную долину, ветер раскачивает деревья, и кажется, что они тоже танцуют, что река весело смеется, а эхо, вторящее нашим ликующим крикам, — это голос самих скал, которые радуются вместе с нами.

Мимо домов пробегают и быстро теряются в темноте парочки, — кого уже повенчали, а кого еще и нет, — чтобы под шатром сверкающих звезд, на земляном ложе, остерегаясь змей, опьянев от вина и любви, отдать друг другу огонь своих тел и сердце, огонь жарких мараньояских ночей.

Много хлопот в эти дни у Флоренсио Обандо, — ведь он у нас самая главная власть, — много у него неприятностей и забот. Наш староста, как всегда перед праздником, выбрал себе помощников — двух здоровенных парней. Чуть кто-нибудь не в меру разбушуется, крепкая затрещина быстро уложит его на землю — пусть проспится.

Все очень уважают Флоренсио. Прошло много лет с тех пор, как жители долины единодушно выбрали его своим старостой, а до него начальники менялись один за другим. Власти одобрили наш выбор, и дон Флоренсио получил титул «лейтенанта-губернатора» [27] «Лейтенант-губернатор» — помощник губернатора; здесь: сельский староста. Калемара. Ему вручили гербовую бумагу и печать, которыми он, между прочим, почти никогда не пользуется, за что и завоевал всеобщую любовь.