Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки

— Эй, кондор, лети-ка ты мимо! — закричал Матео.

Щенку захотелось лаять — он уже умел это делать и любил присоединять свой слабенький голосок к голосам других собак. Но сейчас его сдавили, живот прижали к шее, и, как ни жаль, приходилось молчать.

Наконец холмы и горы остались позади. Здесь уже не было бездонных оврагов и до самого горизонта простирались необъятные поля. Как велик и просторен мир!

Человек остановился, вынул щенка из котомки, опустил на землю и уселся рядом с ним. Из той же котомки он достал сверток. В нем оказался тыквенный сосуд и ароматный картофель, желтый от перца. Человек выплюнул шарик коки и принялся за еду; угостил он и своего спутника — счистил перец с картофелины и подложил к маленькому влажному носику.

— Ну как, устал? Ешь, собачка… Скоро придем. Ешь, ешь… — Потом пошутил: — Сегодня у нас картошка, а после и мяса получишь. Ох, и сладкое оно! До отвалу наешься… Вот увидишь, псина…

К счастью, щенок не понимал. Не то бы еще поверил, а потом разочаровался. Всю свою остальную жизнь он ел, если ел вообще, молотый маис или водянистую похлебку из зерен пшеницы, гороха и бобов, в которой изредка попадались картофелины.

Правда, иногда, в счастливый час, ему случалось погрызть кость. Но, как и все собаки его породы, да и сами хозяева, он ел немного и радовался тому, что было.

В вечерних сумерках Матео подошел к дому. Щенок услышал человеческие голоса и блеяние. Потом почувствовал, что его вынули из котомки и положили к чему-то мягкому, со знакомым запахом. Он снова был среди овец. Измученный, маленький, он уткнулся в мягкую шерсть и уснул.

Дамиан, малыш, который каждый день приходил в загон, был его лучшим другом.

— Они прямо как братья, — сказала Мартина.

— Манью, Манью [35] Манью — искаженное испанское слово hermano — брат. , — залепетал Дамиан.

Так щенка и назвали.

Они все время были вместе и вместе вышли пасти стадо, освободив Мартину. Правда, далеко от дома не отходили.

Шло время. Маленькое стадо росло. Рос и Дамиан. Манью стал сильным красивым псом. Мартина родила еще одного сына. Матео прокладывал на полях новые борозды. Все было хорошо.

Однажды вечером бирюзовое небо обратилось в два лиловых сгустка, и они заслонили мир от Мартины. Так ей показалось, а на самом деле она просто долго плакала. Она плакала, пока не услышала, что плачет, и тогда сказала:

— Больше я плакать не буду.

И уселась у дверей хижины, медленно и скорбно прядя свою пряжу, слушая мягкое дыхание сына, спавшего у нее за спиной, и мурлыканье веретена, которое вращали ее усталые пальцы.

Внезапно ей показалось, что в клубке шерсти она видит лицо Матео, но, приглядевшись внимательнее, различила только бесчисленные нити, свитые в белый комок. Она протерла глаза.

Увели Матео. Как ловко правил он пегими волами! Сколько земли распахал! Дом всегда был окружен посевами, яркими, как новая юбка: фиолетовой гречихой, зеленым маисом, желтой пшеницей, бурой фасолью. Картофель рос выше, там, где похолодней.

Все бы хорошо, если б не увели Матео. Святая дева Кармильская, а может, он больше не вернется!

Вот пришел Дамиан, пригнал овец. Манью прыгал вокруг и лаял, но не так, как обычно. Он тоже что-то чуял и тоже печалился.

У Дамиана рот был перемазан соком лиловых ягод. Мартина позвала его и долго глядела ему в глаза.

— Утешенье ты мое!

Она медленно затянула ему пояс, под которым уже намечался выпуклый, как у всех индейцев, живот, и набросила на него пончо — раньше она хотела, чтобы семилетний сын обновил его на праздник.

— До чего красиво, мама! — сказал мальчик, любуясь яркими красками.

Но она не замечала его радости. Она отдала ему пончо, потому что они уже не пойдут на праздник. Матео нет, а дом, земля и скот требуют заботы. Да еще, чего доброго, на празднике ее пригласят танцевать, сплетни пойдут, а Матео, может, и вернется. Он должен вернуться. Одни возвращались, другие — нет, но Матео вернется. Если только…

В сердце оживает надежда. Женщина грезит, вглядываясь в тающую дымку. Но вечерние тени растут, она вздрагивает и бредет к очагу.

Трепещут и бьются во тьме языки пламени, а вдали загораются огоньки. Они ведут разговор сквозь плотную мглу, окутавшую холмы.

Мартина и Дамиан ужинают, слушая блеяние овец, а остатки отдают Манью, еды теперь много — ведь тыквенная плошка Матео пуста. И от этого еще яснее, что мужа нет дома: пустая плошка стоит на столе; кирка брошена у дверей, пришлось ее подобрать; нарядная белая шляпа висит на стене, и некому ее надеть; плуг отдыхает под навесом, никто теперь не коснется его рукоятки; циновка велика для одной…

Мартина думает, что сыну надо все объяснить, но не знает как и молчит. Тишина все напряженней, в глазах Дамиана — вопрос.

Вдруг оба разражаются слезами. Они плачут прерывисто и глухо, слезы связывают их, они стали ближе друг Другу.

— Твоего отца… отца твоего увели!.. — наконец говорит Мартина.

Больше она ничего не в силах сказать и застывает, не шевелится. Мальчик мало понимает и тоже молчит. «Увели!» Они гасят огонь, уходят в хижину и в темноте укладываются на шелестящую циновку.

Дамиан все плачет. Заблеяли овцы. Потом на горы спустился покой, пришла печальная, зыбкая тишина. Но печальней всего молчание людей: мать и сын молчат недавно, а кажется, что сотни лет.

Манью долго искал на тропинке след хозяина, но не нашел и завыл. Жалобный вой огласил дорогу, которая убегала вниз к реке, в долину, куда-то вдаль… Куда? Кто ее знает…

А случилось вот что: Матео взяли на военную службу. Ни Дамиан, ни Манью не могут этого понять. Да и сама Мартина толком не понимает.

Полицейские появились внезапно; Матео в это время окучивал пышный маис. Они были уже совсем близко, когда он их увидел, а то бы спрятался — ведь полицейские не сулят ничего хорошего. Они уводят мужчин, отбирают лошадей, коров, овец и даже кур. Матео разогнул спину, оставил кирку и, сняв шляпу, поздоровался:

— Добрый вечер…

Полицейские были в сине-зеленой форме, за спиной — огромные карабины. Они пришпорили своих одров — те пошли прямо по маису — и, не тратя времени, заорали:

— Где твой военный билет?

Матео не ответил. Полицейский с нашивками снова заорал:

— Военный билет и приписное свидетельство. Ты что, дохлый пес?

Матео толком не понял, но вспомнил, что несколько лет назад вот так же увели индейца, который жил на другом склоне. Его, Матео, тогда не тронули — он был еще молод, а теперь добрались и до него. Он ответил наугад:

— Там, дома, наверное…

И пошел к хижине, а за ним вслед двинулись полицейские; они с наслаждением пришпоривали лошадей, заставляя их выделывать курбеты и топтать нежные побеги. Матео искоса поглядывал на незваных гостей и злобно сплевывал густую, зеленую от коки слюну. Он думал, добравшись до холма, броситься бежать к лесистому ущелью, но услышал щелканье затворов и покорно вошел в дом.