Шарль Костер - Легенда об Уленшпигеле

— Ищи в смерти, среди развалин, в слезах.

И он пошел дальше.

В марте Уленшпигель подошел к Намюру. И здесь он встретился с Ламме — тот, пристрастившись к маасской рыбке, главным образом к форели, нанял лодку и с дозволения общины занялся рыбной ловлей. Рыбникам он уплатил за это пятьдесят флоринов.

Пойманную рыбу он ел и продавал и благодаря этому прибавился в весе и поправил свои дела.

Увидев своего друга-приятеля, который бродил по берегу Мааса и не знал, на чем переправиться в город, Ламме обрадовался, направил лодку к берегу, вскарабкался по крутому склону и, отдуваясь, подошел к Уленшпигелю.

— Вот ты где, сын мой, сын мой во Христе! — заикаясь от радости, заговорил он. — Да, сын, ибо ковчег моей утробы вместит двоих таких, как ты. Куда ты путь держишь? К чему ты стремишься? Надеюсь, ты жив? Не видал ли ты моей жены? Я тебя попотчую маасской рыбкой — это лучшее, что есть в дольнем мире. Здесь умеют делать такие соусы, что не только пальчики, а и все руки, по самые плечи, оближешь. От порохового дыма ты похорошел, у тебя появилась гордая осанка. Так вот где ты, сын мой, друг мой Уленшпигель, веселый бродяга! — Затем он понизил голос до шепота: — Сколько ты испанцев убил? Ты не видел мою жену где-нибудь в повозке с ихними шлюхами? И вином маасским я тебя угощу — дивное средство от запора! Ты не ранен, сын мой? Поживи здесь со мной — сразу посвежеешь, наберешься сил, расправишь крылья, что твой орленок. И угорьков отведаешь. Ни малейшего запаха тины. Поцелуй меня, пузанок! Ах ты, господи, как же я рад!

И Ламме танцевал, плясал, тяжело дышал и вовлекал в пляс Уленшпигеля.

Затем они отправились в Намюр. У городских ворот Уленшпигель предъявил подписанный герцогом пропуск, и Ламме повел его к себе.

Готовя обед, он выслушал повесть о его приключениях и рассказал о своих, которые начались с того, что он оставил войско и пошел за одной девушкой, показавшейся ему похожей на жену. Так он добрался до Намюра. Свой рассказ он то и дело перебивал вопросом:

— Ты ее не видал?

— Видал других, очень даже хорошеньких, — отвечал Уленшпигель, — и как раз в этом городе: они тут все наперебой занимаются такими делами.

— Верно, верно, — подтвердил Ламме. — Они и на меня сколько раз покушались, но я был тверд, ибо мое бедное сердце полно воспоминаний о моей единственной.

— Так же, как твое брюхо полно многоразличной снеди, — ввернул Уленшпигель.

— Когда я горюю, я должен есть, — возразил Ламме.

— И кручина не покидает тебя ни на мгновенье? — спросил Уленшпигель.

— Увы, нет! — отвечал Ламме и, достав из котла форель, воскликнул: — Погляди, какая она красивая, какая она жирная! Тело у нее розовое, как у моей жены. Завтра мы с тобой уедем из Намюра. У меня полный мешок флоринов. Мы с тобой купим по ослу — и трюх-трюх во Фландрию.

— Порастрясешь ты мошну, — заметил Уленшпигель.

— Я всем сердцем стремлюсь в Дамме — там она меня любила. Может, она туда вернется.

— Ну, раз ты так хочешь, выедем завтра утром, — сказал Уленшпигель.

И точно: на другой же день они загарцевали рядышком на ослах.

Дул резкий ветер. Небо, с утра ясное, как молодость, вдруг нахмурилось, точно старость. Пошел дождь с градом.

Как скоро дождь перестал, Уленшпигель отряхнулся и сказал:

— Уж очень много туманов впитывает в себя небо — надо ему когда-нибудь и облегчиться.

Опять полил дождь, и еще крупнее посыпался на путников град.

— Мы и так славно помылись, — зачем же нас еще скребницами тереть? — захныкал Ламме.

Солнце проглянуло, и они весело затрусили дальше.

Опять хлынул дождь, а крупным, сыпавшимся со страшною силою градом посбивало с деревьев сухие ветки, точно срезанные множеством острых ножей.

— Эх! Под крышу бы сейчас! — застонал Ламме. — Бедная моя жена! Где вы, жаркий огонь, нежные поцелуи и наваристые супы?

И, сказавши это, толстяк заплакал.

Но Уленшпигель пристыдил его.

— Вот мы всё жалуемся, — сказал он, — а не мы ли сами виноваты в наших злоключениях? Нас поливает дождем, но этот декабрьский дождь обернется клевером в мае. И коровы замычат от радости. Мы — бесприютные, а кто нам мешает жениться? Я разумею себя и маленькую Неле, такую хорошую, такую пригожую, — она бы мне теперь говядинки с бобами приготовила. Мы страдаем от жажды, хотя на нас льется вода, а почему мы не сидели дома и не учились чему-нибудь одному? Кто в мастера вышел, у того теперь полон погреб бочек с bruinbier’ ом.

Но тут пепел Клааса забился о его грудь, небо разъяснилось, солнце засияло, и Уленшпигель обратился к нему:

— Ясное солнышко! Спасибо тебе, что ты нас обогрело! А ты, пепел Клааса, греешь мое сердце и говоришь о том, что блаженны странствующие ради освобождения отчего края.

— Я проголодался, — сказал Ламме.

На постоялом дворе их провели наверх и подали обед. Уленшпигель отворил окно в соседний сад и увидел смазливую девицу, полную, с налитой грудью и золотистыми волосами, в белой полотняной кофточке, в юбке и в черном полотняном переднике, отделанном кружевами.

На веревках белели сорочки и прочее женское белье. Девица, поминутно оглядываясь на Уленшпигеля и улыбаясь ему, то снимала, то вешала сорочки, а затем, не сводя глаз с Уленшпигеля, села на одну из протянутых веревок и начала качаться, как на качелях.

На соседнем дворе пел петух, кормилица поворачивала младенца лицом к стоявшему перед ней мужчине и говорила:

— Улыбнись папе, Боолкин!

Младенец ревел.

А хорошенькая девушка опять принялась снимать и вешать белье.

— Это наушница, — сказал Ламме.

Девушка закрыла лицо руками и, улыбаясь сквозь пальцы, посмотрела на Уленшпигеля.

Потом обеими руками приподняла груди, тут же отпустила их и опять начала качаться, не касаясь ногами земли.

Юбки у нее раздувались, придавая ей сходство с волчком. Уленшпигелю были видны ее голые до плеч, белые полные руки, на которые падал тусклый солнечный свет. Качаясь и улыбаясь, она смотрела на Уленшпигеля в упор. Уленшпигель пошел к ней. Ламме — за ним. Уленшпигель поискал в изгороди лаз, но не нашел.

Девушка, угадав намерение Уленшпигеля, снова улыбнулась ему сквозь пальцы.

Уленшпигель хотел было перемахнуть изгородь, но Ламме удержал его.

— Не ходи, — сказал он, — это наушница, нас сожгут.

А девушка между тем гуляла по саду, прикрываясь передником и глядя сквозь кружево, не идет ли случайный ее дружок.

Уленшпигель снова попытался перескочить через изгородь, но Ламме схватил его за ногу и стащил на землю.

— Петля, меч и костер! — сказал он. — Это наушница. Не ходи.

Уленшпигель барахтался с ним на земле. А девушка, выглянув из-за ограды, крикнула:

— Прощайте, сударь! Желаю вашему долготерпению, чтобы Амур всегда держал его в висячем положении.