Ивлин Во - Испытание Гилберта Пинфолда

– Осторожно. Потихоньку. Ты, дуй в лазарет и приведи врача. Ты, поднимись на мостик и доложи.

Долго, часа два, пожалуй, лежал и слушал мистер Пинфолд. Он отчетливо слышал не только все, что говорилось в непосредственной близости от него, но и в самых разных местах. Он уже включил свет в каюте и, глядя на плетение трубок и проводов на потолке, вдруг осознал, что здесь, наверное, имеет быть некий общий узел связи. И по озорству или недогляду, а может, это осталось с войны, только все служебные разговоры передавались в его каюту. Война лучше всего объясняла казус. Как-то во время бомбежек в Лондоне ему дали гостиничный номер, который поспешно освободил проезжий союзнический деятель. Когда он поднял телефонную трубку, чтобы заказать завтрак, выяснилось, что он звонит по секретной связи прямо в канцелярию кабинета. Что-то в этом роде происходит и на «Калибане». Когда это был военный корабль, в каюте, несомненно, располагался своего рода оперативный штаб; а когда судно вернули прежним владельцам и вновь оборудовали для пассажирских перевозок, инженеры упустили отключить связь. Только этим можно было объяснить голоса, осведомлявшие его о всех этапах драматического происшествия.

Раненый, видимо, запутался в какой-то металлической сетке. Было предпринято несколько попыток высвободить его. Наконец решили вырезать его оттуда. Распоряжение было выполнено с поразительной быстротой, но во время работы этот замысловатый агрегат, что бы он там собою ни представлял, окончательно доломали, и в итоге его отволокли к борту и бросили в море. Пострадавший безостановочно рыдал и скулил. Его отнесли в лазарет и предоставили заботам доброй и, как выяснилось, не очень квалифицированной сестры. – Держись, – сказала она. – Я буду молиться за тебя. А ты держись, – между тем как телеграфист связался с госпиталем на берегу и получил указания о первой помощи. Судовой врач так и не объявился. С берега продиктовали лечебные меры, их передали в лазарет. Последнее, что услышал мистер Пинфолд, были слова капитана Стирфорта на мостике: – Я не намерен возиться с больным человеком на борту. Надо будет подать сигнал проходящему судну и отправить его на нем домой.

Среди предписанных мер был успокоительный укол, и вместе с успокоившимся ласкаром задремал и мистер Пинфолд, а там и вовсе уснул под голос сестры, бормотавшей ангельское напутствие.

Его разбудил цветной стюард, принесший чай.

– Скверная история была ночью, – сказал мистер Пинфолд.

– Да, сэр.

– Как он, бедняга?

– Восемь часов, сэр.

– Удалось связаться с кораблем, чтобы забрать его?

– Да, сэр. Завтрак в восемь тридцать, сэр.

Мистер Пинфолд выпил свой чай. Вставать ему не хотелось. Система связи безмолвствовала. Он взял книгу и начал читать. Тут раздался щелчок и голоса возобновились.

Капитан Стирфорт, по всей видимости, держал речь перед депутацией от команды. – Я хочу, чтобы вы поняли, – говорил он, – что прошлой ночью мы пожертвовали ради одного-единственного матроса огромным количеством ценного металла. А именно, чистой медью . Одним из самых ценных металлов в природе. Имейте в виду, я не жалею об этой жертве и уверен, что компания оправдает мои действия. Но я хочу, чтобы вы все осознали, что только на британском корабле возможна такая вещь. Под любым другим флагом стали бы спасать не человека, а металл. Вы знаете это не хуже меня. И не забывайте этого. И еще: вместо того, чтобы везти человека с нами до Порт-Саида и определить его там в дрянной госпиталь для восточников, я озаботился перевести его на встречное судно и теперь он на пути в Англию. Лучшего обращения не знал бы и директор компании. Я знаю госпиталь, в который он направляется, это славное и приятное место. Туда мечтает попасть каждый моряк. Его окружат там всяческой заботой, он будет жить, если, конечно, выживет, в великолепных условиях. Вот такой наш корабль. Для людей, которые служат у нас, мы ни перед чем не остановимся.

Собрание, похоже, расходилось. Было слышно шарканье ног, бормотание, и скоро заговорила женщина. Этот голос мистер Пинфолд скоро узнает из тысячи. Для каждого мужчины и каждой женщины характерно определенное звучание: этот скрипит, тот шепелявит, та стрекочет, кто-то басит, кто-то подвизгивает, а у кого-то интонация речи своеобразная – и все это по-особому раздражает слушающего, у него, буквально, «волосы шевелятся» или, фигурально, «сводит скулы»; что-то в этом роде доктор Дрейк называет «аллергией». Таким был голос этой женщины. В указанном смысле он никак не действовал на капитана, зато мистеру Пинфолду доставлял истинное мучение.

– Что ж, – сказал этот голос, – это отучит их жаловаться.

– Да, – сказал капитан Стирфорт. – Мы погасили этот маленький мятеж. С неприятностями покончено.

– До следующего раза, – сказала циничная женщина. – Каким жалким выставил себя этот человек – хныкал, как малое дитя. Слава богу, что мы его больше не увидим. Мне понравилось насчет славного, приятного госпиталя.

– Ага. Они же не представляют, в какой ад я его направил. Узнает, как губить мою медь. Он еще пожалеет, что он не в Порт-Саиде.

А женщина омерзительно расхохоталась. – Он еще пожалеет, что не умер, – сказала она.

Раздался щелчок (кто-то, значит, сидит на пульте, подумал мистер Пинфолд) и заговорили два пассажира. Видимо, пожилые, военные люди.

– Я думаю, нужно сказать пассажирам, – сказал один.

– Да, мы должны созвать собрание. Слишком часто подобные вещи не получают должной оценки. Мы должны выразить нашу признательность.

– Тонна меди, говорите?

– Чистой меди, искромсали и швырнули за борт. Ради черномазого. Как тут не гордиться британской службой.

Голоса смолкли, а мистер Пинфолд лежал и раздумывал об этом собрании: не в том ли его долг, чтобы явиться и открыть подлинный характер капитана и его сообщницы? Конечно, будет трудно обосновать свои обвинения, удовлетворительно объяснить, как случилось, что он проник в секреты капитана.

Каюту затопила мягкая музыка, большой далекий хор исполнял ораторию. – Это безусловно граммофонная пластинка, – подумал мистер Пинфолд. – Или радио. На борту такое не исполнишь. – Потом он немного поспал и проснулся от смены музыки. Снова на три восьмых веселая молодежь отдавала дань индейцам покопута. Мистер Пинфолд взглянул на часы. Одиннадцать тридцать. Пора вставать.

С трудом бреясь и одеваясь, он внимательно обдумал свое положение. Зная теперь о наличии разветвленной связи, он понимал, что помещение, где играл этот джаз, могло быть где угодно на корабле. Как и молитвенное собрание. Поначалу казалось странным, что тихие голоса так легко проходят сквозь пол и что он их слышит, а Главер – нет. Теперь это объяснилось. Но озадачивали нерегулярность работы, смена места, щелчки включения и выключения. Невозможно представить, чтобы кто-то на коммутаторе подключал его каюту к досадным происшествиям. Ясно, что капитан не станет сознательно транслировать свои частные, компрометирующие его разговоры. Мистер Пинфолд пожалел, что плохо разбирается в технике этого дела. Он вспомнил, что в Лондоне, сразу после войны, при общем развале, так же капризно работали телефоны; линия вдруг смолкала; потом начинался треск; потом, когда помнешь и подергаешь перекрутившийся провод, возобновлялся нормальный разговор. Он предположил, что где-то над его головой, скорее всего, в вентиляционной шахте, многие проводки перетерлись и разомкнулись, но при качке они соприкасаются и налаживают связь то с одной частью корабля, то с другой.