Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника

— Нет, Вздорике, — отвечал Сумабезбродий. — Я обращался ко всей этой своре королей и императоров, которые каждый вечер изводят меня своими любезностями и снашивают своими грязными поцелуями подметки моих августейших домашних туфель. Ты мил мне, Вздорике, ты мил мне, главный балагур Священной коллегии придурков, потому что ты — существо бессмысленное, но не лишенное остроумия, хотя с первого взгляда этого и не скажешь. Больше того, я высоко ценю твои достоинства и сразу же доверил тебе одну из важнейших должностей в моей империи, невзирая на то что ты свалился сюда ко мне как снег на голову.

— Совершенно верно, именно свалился, — отвечал Вздорике. — Я прилетел к подножию славного дивана Вашего несравненного Величества на маховом ядре; это транспортное средство по сей день вбито в мрамор, который Ваше Величество изволит попирать своими величавыми стопами, когда ему наскучивает почивать на ложе.

— Ты кое-что упустил, Вздорике. Твое внезапное и, пожалуй, даже чересчур стремительное явление было сочтено чудом, поскольку избавило страну от ужасного раскола, стоившего жизни миллионам моих подданных; не помню, впрочем, в чем там было дело. Набей-ка мне трубку для вдохновения.

— Дело было в том, о вечный и незыблемый Манифафа, — подхватил Вздорике, набивая трубку своего повелителя со всеми подобающими этому ответственному занятию церемониями, — что придурки, поклоняющиеся божественной летучей мыши [73] В «Истории Богемского короля» аналогичную роль «культового» существа исполняет священный майский жук, которому поклоняются подданные Попокамбу Волосатого, а описанной далее дискуссии о яйце божественной летучей мыши соответствует великий спор о том, каков был пол священного майского жука. , праматери вашего императорского рода, которая с неизменной снисходительностью ежевечерне закрывает крыльями солнце, дабы даровать Вашему весьма совершенному и весьма обожаемому Султанскому Высочеству свежайшую тьму, благоприятную для сна, — придурки эти разделились на две непримиримые партии, возглавляемые двумя свирепыми балагурами, и схлестнулись в споре о том, родилась ли пресвятейшая летучая мышь из белого яйца, как утверждает Бурбураки, или же из яйца красного, как настаивает Барбароко, претендующий, так же как и его противник, на звание величайшего философа, какой когда-нибудь изливал свет науки на весь мир, а равно и все прочие владения империи Сумабезбродии [74] Помимо упомянутого в предыдущем примечании эпизода из «Истории Богемского короля» прообразами этого эпизода служат спор тупоконечников и остроконечников (о том, с какого конца лучше разбивать вареное яйцо) в «Путешествиях Гулливера» Свифта и спор о том, с какой ноги, с левой или с правой, следует входить в храм, в повести Вольтера «Задиг» (этот эпизод обыгран еще более явно в следующей сказке — «Левиафане Длинном»). .

— Зачем ты напоминаешь мне обо всем этом? — воскликнул Манифафа с глубочайшим вздохом. — Черт подери, нет моей вины в том, что я не смел угомонить Бурбураки и Барбароко, не говоря уже о проклятых балагурах. Я самолично додумался до того, как примирить спорящих, и предложил моему совету чубукеев [75] В оригинале chibicou — псевдовосточный неологизм от фр. chibouque (чубук). считать, что яйцо божественной летучей мыши было белое снаружи и красное изнутри, или наоборот — потому что я не дал бы и волоска из моих усов ни за то, ни за другое решение этого вопроса, — но и красные, и белые придурки были настолько упрямы и дерзки, что даже не подумали согласиться, так что этот чертов вопрос так и остался бы неразрешенным, если бы ты очень кстати не свалился с небес.

— С присущим мне простодушием я сказал Вашему Султанскому Высочеству, что оба балагура солгали, и наглядно доказал вам, что небесное четвероногое не могло родиться ни из белого, ни из красного яйца по той простой причине, что природа создала его — точно так же, как и придурков, — живородящим, млекопитающим и антропоморфным, вследствие чего Ваше Султанское Высочество в неизреченной милости своей изволило приказать отрубить головы обоим балагурам и всем чубукеям, к великой радости простого народа, который ознаменовал это счастливое событие повсеместными фейерверками.

— Сие достопамятное происшествие запечатлено золотыми буквами в анналах моего царствования, равно как и указ о назначении тебя главным балагуром. Как видишь, я вспомнил все и сразу, но скажи, откуда ты выкопал всю эту галиматью насчет живородящего, млекопитающего и антропоморфного?

— Я абстрагировал эти сведения в качестве присяжного знатока всех наитий и энциклического [76] Прилагательное, образованное от слова «энциклика» (папское послание епископам); Нодье употребляет его, чтобы еще сильнее засорить язык персонажа учеными словами. миссионера монопольного совершенствования in omni res scibili [77] Во всех вещах, доступных познанию (лат). Эта фраза в чуть ином варианте (de omni re scibili) служила девизом итальянскому гуманисту Пико делла Мирандоле, который был готов рассуждать обо всем на свете, и потому являлся предметом насмешек для Паскаля и Вольтера (этот последний язвительно прибавил к ней: «и некоторых других»). , но это слишком долгая история, и я не могу позволить себе занимать ею драгоценные досуги великого, очень великого, бесконечно великого Манифафы.

— Расскажи мне свою историю, Вздорике. Если она длинна и скучна, тем лучше. Мне нравятся только такие истории, от которых клонит в сон; главное, сократи вполовину свои реверансы и уверения в почтении. Я слишком хорошо знаю, насколько я выше тебя, бедной песчинки у меня под ногами, и не забуду об этом. Впрочем, для порядку зови меня время от времени попросту: «Божественный Манифафа!» И ничего больше, Вздорике. Это обращение короткое, ясное и точное, а этикет мало заботит меня, когда я курю, вольготно растянувшись на диване. Рассказывай, Вздорике! Рассказывай, балагур!

— В таком случае да будет известно Вашему Величеству, — начал Вздорике, глубоко взволнованный, как это ему и подобало, оказанным доверием, — что каких-нибудь десять тысяч лет тому назад я обитал в одном грязном, зловонном, бездарно построенном и во всех отношениях безобразном городишке, который располагался на том месте, что отведено ныне под конюшню ваших славных султанских пажей, и на тогдашнем варварском наречии именовался Парижем. Городишко этот имел наглость мнить себя царем городов, хотя в древних хрониках Сумабезбродной империи, столица которой, несравненная Сумабезбрия, блистает ныне подобно брильянту в мировой короне, он едва упомянут.

— Я что-то слышал об этом местечке, — живо подхватил Манифафа, — но помолчи-ка минутку, ты, кажется, совсем заврался. Что ты мне плетешь про десять тысяч лет — ты, у которого на физиономии написано, что тебе не больше сорока пяти? Если ты открыл способ продлевать человеческую жизнь хотя бы до одной тысячи лет, я тотчас же отворю тебе двери моей сокровищницы и моего гарема и, невзирая на то что ты был и остаешься придурком, усажу тебя близ моей священной особы на манифафском троне: ведь самые живучие из моих бессмертных предков еле-еле дотянули до какой-то жалкой сотни лет. Немедленно сознавайся, балагур, известно ли тебе средство, позволяющее жить вечно? Я приказываю тебе это под страхом смерти!