Эдён Хорват - Юность без Бога

Но мне нужно оправдать Н.

Он ведь, и правда, ничего плохого не сделал.

И постараться смягчить участь Ц. И девочки. Я не допущу, чтобы пострадали невинные! Да, страшен Бог, но я внесу в его расчеты свои поправки. Сообразуясь со своей свободной волей. Заметные поправки.

Я спасу нас всех.

И, размышляя так, я вдруг ловлю на себе чей-то взгляд.

Это Т.

Два круглых прозрачных глаза глядят на меня. Без выражения, без блеска.

Рыба! — обжигает меня.

Смотрит в упор, не сводя с меня глаз. Как тогда, у могилы маленького Ф.

Улыбается тихо. Высокомерно и насмешливо.

Знает, что это я вскрыл шкатулку?

Мой день тянулся и тянулся. Наконец село солнце. Спустился вечер, а я ждал ночи. Наступила ночь, и я выскользнул из лагеря. Фельдфебель уже храпел, и никто не заметил, как я ушел. Над лагерем светила полная луна, но с запада темными клочьями двигались облака. Внезапно сделалось темно, хоть глаз выколи, и каждый раз нужно было все дольше ждать, пока снова появится серебристый лунный свет.

Там, где лес вплотную подступает к палаткам, я буду ждать его, Ц. Там я и уселся за деревом. Я ясно видел стоящего на посту. Это был Г.

Он прохаживался взад-вперед.

Над нами неслись облака, а внизу, казалось, все спит.

Вверху бесился ураган, внизу было тихо.

Только тут и там похрустывали ветки, тогда и Г. замирал и всматривался в чащу.

Я смотрел ему в лицо, но он не мог меня видеть.

Страшно ему?

Что-то тут в лесу скрывается, особенно ночью.

Время шло.

Вон он идет, Ц.

Обменивается с Г. приветствием, и тот уходит.

Ц. остается один.

Осторожно осматривается кругом. Смотрит вверх, на луну.

Там, на луне, есть человек, вдруг вспоминается мне. Сидит себе на лунном серпе, покуривает трубочку, ни о чем не беспокоится. Поплевывает на нас вниз время от времени. Может, он и прав.

Наконец, около половины третьего появилась девушка, да так неслышно, что я ее заметил, только когда она уже стояла рядом с ним.

Откуда она появилась?

Возникла, как из-под земли.

Вот она обнимает его, а он — ее.

Они целуются.

Девушка сейчас ко мне спиной, и его мне тоже не видно. Должно быть она повыше его…

Сейчас подойду и заговорю с обоими. Я встаю, осторожно, чтобы они меня не услышали, а то девушка убежит. А ведь я и с ней хочу поговорить.

Они все целуются.

Это же сорная трава, надо таких уничтожать, проносится у меня в голове.

Вижу слепую старуху, она спотыкается и падает.

И все вспоминаю и вспоминаю девушку, как она поднялась и посмотрела за изгородь.

А у нее должна быть красивая спина…

Увидеть бы ее глаза.

Тут набегает облако и делается совсем темно. Оно небольшое, это облачко, потому что у него серебристая кайма. Как только снова выйдет луна, я пойду. И вот она снова светит, луна.

Девушка обнажена.

Он стоит перед ней на коленях.

Она очень белая.

Я жду.

Она нравится мне все больше и больше.

Иди! Скажи, что шкатулку взломал ты. Ты, а не Н. Ну, иди же, иди!

Никуда я не иду.

Вот он сидит на упавшем дереве, а она у него на коленях. У нее потрясающие ноги.

Иди!

Ага, сейчас…

И набегают следующие облака, больше, темнее. У них нет серебристой каймы и землю накрывает тьма. Небо исчезло, я больше ничего уже не вижу.

Прислушиваюсь, в лесу слышны шаги. Я задерживаю дыхание.

Кто там ходит?

Или это буря начинается?

Я себя-то уже не вижу.

Где вы, Адам и Ева?

В поте лица своего должны вы были зарабатывать хлеб свой, но это вам в голову не приходит. Ева крадет фотоаппарат, а Адам, вместо того чтобы сторожить, закрывает на это глаза.

Я завтра ему скажу, этому Ц., что на самом деле это я вскрыл шкатулку. Завтра меня уже ничего не остановит.

Даже если Господь вышлет навстречу мне тысячи голых девушек!

Все глуше ночь.

Она цепко держит меня, безмолвная и непроницаемая. Сейчас я хочу назад.

Осторожно, ощупью…

Моя вытянутая вперед рука натыкается на дерево. Обхожу его.

Двигаюсь ощупью дальше — но в ужасе отшатываюсь!

Что это было?

Сердце у меня замирает.

Еле удерживаюсь, чтобы не крикнуть.

Что это было?

Нет, это было не дерево.

Моя вытянутая рука наткнулась в темноте на чье-то лицо. Меня трясет.

Кто тут стоит передо мной?

Я застываю на месте.

Кто это?

Или мне примерещилось?

Нет, я слишком ясно нащупал: губы, нос…

Сажусь на землю.

Это лицо, оно еще там?

Надо дождаться света.

Не двигайся.

Там, над облаками, курит лунный человек.

Тихо накрапывает дождь.

Плюй, плюй на меня человек с луны!

Наконец небо начинает сереть, вот и утро.

Никого передо мною нет, никакого лица, ничего.

Пробираюсь обратно в лагерь. На спине, с открытым ртом спит фельдфебель. По палатке барабанит дождь. Только сейчас замечаю, как я устал. Спать, спать…

Когда просыпаюсь, полк уже ушел. Ну ладно, скажу Ц., что это был я, а не Н., сразу после их возвращения.

Сегодня наш предпоследний день, завтра собираем палатки и уезжаем в город.

Сегодня льет как из ведра, только ненадолго в какой-то момент дождь прекратился. В лощинах лег густой туман, гор больше не видно.

В полдень полк возвращается, но не весь.

Отсутствует Н.

Должно быть, заблудился, замечает Ф., скоро найдется, никуда не денется.

Мне вспоминаются пещеры, упомянутые Ц. в дневнике, и большой уверенности, что он найдется, у меня нет.

Страх?

Пора ему все сказать, сейчас самый подходящий момент.

Ц. у себя в палатке, пишет.

И он там один.

Увидев, что я вхожу, быстро захлопывает блокнот, смотрит недоверчиво.

— А, мы опять пишем дневник, — выдавливаю я из себя, пытаясь улыбнуться. Он молчит, только глядит на меня, и тут я вижу, что у него ободраны руки.

Он замечает мой взгляд, вздрагивает и быстро убирает руки в карманы.

— Что, замерз? — спрашиваю я, не спуская с него глаз.

Он все так же молча кивает, мол — да, и жестокая усмешка пробегает по его лицу.

— Слушай, — начинаю я, — ты говорил, что Н. взломал у тебя шкатулку?

— Я не просто так сказал, он правда так сделал, — не дождавшись конца фразы, на полуслове перебивает он.

— Но почему ты так уверен?

— Он мне сам сказал.

У меня глаза вылезают на лоб. Как это сам сказал? Но этого не может быть. Это не он!

Ц. пронзает меня быстрым взглядом и продолжает:

— Он мне сегодня утром признался, что вскрыл шкатулку. Проволокой. А закрыть обратно не сумел, у нее замок сломался.

— Да?!

— Он попросил у меня прощения, я его простил.

— Прощения?

— Ну да.

Он безразлично смотрит в другую сторону. Нет, я уже ничего не соображаю, вспоминается только: «Кто мою шкатулку тронет, тот умрет».

Ерунда, ерунда!

— А ты не знаешь, куда он сейчас подевался? — спрашиваю я. Он остается спокоен.