Любовь Овсянникова - Преодоление игры

— А кто еще мог мне присниться, если я в Москве почти никого не знаю, — сказала я. — Просто приснилась Москва… знакомый…

— Ну как не знаешь? — Таня откровенно удивилась. — Там живут Наташа Шедко, Лариса Смирнова, наши соученицы. Кроме того, ты там знаешь многие издательства, оптовых книготорговцев, сама же рассказывала. Ты там часто бывала, со многими тесно сотрудничала. Но они почему–то не приснились. Да и Москва тебе приснилась не зря! — снова загорелась Таня тем, чтобы разгадать сон до конца. — Ты же и в других городах бывала, но они тебе не приснились.

— Конечно, не зря. Я очень люблю Москву и горюю, что не имею возможности видеть ее часто, посещать театры, как было раньше.

— Ты знаешь, что во снах нам передается информация в символах?

— Слышала, — сказала я.

— Так вот и Москва, и твой знакомый, и вся эта сцена с его передвижениями — это символы. Только какие, чего, что обозначают?

— Ну… — я добросовестно старалась помочь Тане. — Тогда мой знакомый символизирует не творчество, а что–то другое… Я до встречи с ним уже писала и издавалась.

— Что он за человек? Кстати, как это ему удалось прорваться в Москву?

Пришлось рассказать о Головачеве подробнее, о его необыкновенном трудолюбии и энергии, об умении завоевывать симпатии людей, об упорстве в преодолении трудностей и умении подать себя, что называется — продвинуть. Конечно, я в этом рассказе говорила о том, что поражало меня самую, что именно мне казалось в нем важным. И важным не вообще как явление и не для него, а именно для меня. Странным было понимание этого, необъяснимым. В ходе рассказа, впервые взглянув на Василия Васильевича отстраненно, с дистанции места и времени, я выделяла в нем то, что могло как–то касаться меня… как–то помочь мне… Хотя все эти предощущения клубились так туманно и неопределенно, что вычленить из них что–то конкретное я не могла.

— Так, — размышляла раззадорившаяся Таня, иногда перебивая мой рассказ, — значит, он не узнал тебя в толпе, но при этом позвал за собой… И ты пошла…

— Но не дошла, — уточнила я. — Я до самого пробуждения оставалась на проезжей части. Все шла, шла и оставалась на месте.

— Так это же хорошо! — воскликнула Таня. — Ты оставалась в струе жизни, в самой стремнине. А ты грустишь, — толкнула она меня в плечо.

— Нет, если сон — это символ, то тут мне был дан не символ деятельности. Тут что–то другое. Хотя… я так хочу попасть в Москву, так хочу! — с придыханием призналась я.

— Вот он тебе сейчас позвонит, увидишь, — вдруг тихо сказала Таня после продолжительной паузы, вызванной моей ностальгией. — И все у тебя изменится. Я чувствую это.

— Кто «он»? — даже не поняла я.

— Этот писатель, твой знакомый.

Я засмеялась. Хотелось, конечно, верить в лучшее, но на что опереться в этой вере? Этого я не находила. Только вдруг отдала отчет, что прекратила думать о своих недавних планах, а вместо смерти размышляю о приснившемся видении, чтобы понять в нем еще какие–то символы и разгадать их, словно это была не интересная игра, а правда.

Мне действительно почти сразу же позвонили, только это была мама. Она сказала, что ее брат Алексей Яковлевич [36]уехал в Москву, к Марии Александровне [37], якобы с намерением склонить ее к браку. Это была давняя любовь маминого брата, еще юношеская, под давлением обстоятельств так и не превратившаяся в реальные отношения. Теперь они оба овдовели, и можно было вернуться к неосуществившимся планам.

— Она сомневается, раздумывает, — рассказывала мама, — но вот пригласила его в гости на пару недель, — мама вздохнула. — Хоть бы у них все сладилось!

Дело в том, что Мария Александровна давно хочет и пряник съесть, и… Она не соглашалась на узаконивание отношений с Алексеем Яковлевичем, а он без этого ее согласия не хотел срываться в Москву, не будучи уверенным, что получит возмещение потерям. А терял он многое: насиженное гнездо, работу, гражданство и надежную защиту закона. Тогда мы не знали, что из этого ничего не получится — Мария Александровна жила на пенсию мужа, бывшего генерала, которая значительно превышала ее пособие и доходы Алексея Яковлевича и которую она потеряла бы при повторном браке. Вот женщина и разрывалась между деньгами и любимым мужчиной.

Маме хотелось счастья для брата, хотелось устроить его судьбу после смерти жены, чтобы он не мучился от одиночества. Она продолжала опекать его, как в детстве, когда он много болел, когда осталась ему единственной опорой после потери родителей. Едва поднявшись и чудом уцелев в ужасах оккупации, Алексей Яковлевич расцвел дивной мужской красотой. В Славгороде хорошо помнили его роман с миниатюрной и бойкой Марусей Горбашко. До того влюбленные подходили друг другу и составляли красивую пару, что задевали сердца людей. Но их развела война — после освобождения Славгорода Алексея Яковлевича мобилизовали в Красную Армию, где задержали до 1947 года в саперных войсках, разминировавших Ленинград. А юная Мария Александровна поехала учиться на врача–стоматолога. Не дождавшись жениха после Победы, побоялась упускать подвернувшийся шанс и вышла замуж за военного из Москвы. Так они и разошлись, не обижаясь друг на друга.

— Кто звонил? — спросила Таня, когда я вернулась к ней.

— Мама.

— Сейчас позвонит твой знакомый, — упрямо сказала она, словно стремилась напророчить этот звонок, — я просто кожей это чувствую. А можно закурить? — Таню от нетерпения слегка лихорадило.

Я принесла ей пепельницу из красивого стекла, скорее декоративную, чем предназначенную дня практических нужд. Это был подарок Юре от выпускников вечерней школы, где он недолго преподавал математику.

— Вряд ли. После отъезда он мне ни разу не звонил, — сказала я. — Тому уж три года минуло. Хотя тут осталась его мама и работает машинисткой в подразделении, которым руководит Юра.

— Да ты что? — удивилась Таня. — Его мать и Юра работают вместе? Это совпадение?

— Конечно. А ты думаешь, от кого он узнал обо мне? От нее. Ведь в Юрином институте много судачили, что жена ученого секретаря свое издательство учредила и теперь процветает в бизнесе. Услышав это, он срочно подвалил ко мне со своими идеями и рукописями. Самое интересное, что мы с ним и до этого часто виделись — и у нас в типографии, и на книжных ярмарках в других городах. Но он не подозревал о моей деятельности, поэтому не обращал на меня внимания, даже более того — демонстративно не замечал. Заносчивый очень. Надует губы и ходит, как петух, — я прыснула смехом.

— Не дай Бог из хама пана, — вставила Таня. — Можешь не продолжать, я уже поняла, что он явно не аристократ.

— Сейчас я ни о чем не жалею, конечно, но все же не принимала бы за чистую монету его расположение, не захваливала бы его, если бы тогда знала, что он специально искал знакомства со мной. Мне очень неприятно это сознавать теперь, — я принесла чайник с закипевшей водой, пристроила его на столе: — Чай или кофе?