Любовь Овсянникова - Преодоление игры

Юра свирепел дальше и никого не слышал, на слова Александры не реагировал. Он сосредоточился на мне и намеренно выискивал и нес такое, что могло больнее задеть, обидеть, даже напугать меня. Его возбуждение достигло предела, он вскочил, забегал по комнатам, начал выкрикивать угрозы и размахивать руками.

— Я уйду, уйду, а ты повесишься, вот на этих перекладинах! — и он сначала показывал на перекладины, на которых я должна была бы повеситься, а потом хватал свои вещи и бросал в кучу.

За окном светило солнце, во дворе возились и шумели дети, мы все были при памяти, с нами ничего не случилось, и такой Юрин срыв озадачивал полнейшей абсурдностью и по–настоящему пугал беспричинностью. Справедливости ради надо подчеркнуть, что пить он что называется не умел — даже при малых дозах спиртного начинал преображаться, становился веселым, шутливым, что редко наблюдалось в нормальном состоянии. Если же выпивал больше, то в нем просыпалась агрессия, желание с кем–то поквитаться, высказать затаенные обиды, упрекнуть за них, пригвоздить обидчика словами обвинения. Но это были единичные случаи, так как Юра редко прикасался к спиртному и еще реже выпивал много. Однако теперь он очень похожим образом обличал меня в нелояльности к нему, в несправедливости и черствости и шантажировал своим уходом «навсегда, навек» единственно для того, чтобы я узнала, как без него будет плохо, и непременно повесилась. При этом он совсем не по–мужски визжал, кричал, брызгал слюной, размашисто жестикулировал.

Я понимала, что причина крылась не в спиртном, так как от пары глотков опьянения не наступает, однако мой муж впал в странное состояние, и общаться с ним как с адекватным было нельзя. Еще раз–другой попытавшись отрезвить его вразумлениями, я поняла, что ничего не добьюсь и поменяла тактику на увещевания:

— Юрочка, видишь, Шура и Вася устали. Они не понимают твоих шуток. Ты пока что успокойся, а когда они уйдут, мы поговорим.

— А, испугалась, да? Испугалась! — закричал Юра в ответ. — Нет, я уйду, уйду на глазах у всех! Пусть люди видят, как я уйду! Пусти меня! Боишься вешаться? Тогда я пойду под поезд, ты меня больше не увидишь!

Откуда–то бралась мудрость, высветившая в моем сознании факт, что Юра сейчас услышал меня и ответил — начал реагировать на сказанные ему слова. Это было положительным изменением и обнадеживало, что до него удастся достучаться.

— Хорошо, так и сделаешь, но не сегодня. Куда ты пойдешь против ночи? — уговаривала я мужа. — Завтра с утра соберешься и уйдешь. Я даже слова тебе не скажу. Великие дела надо начинать с утра, — пошутила я, зная, что Юра позитивно воспринимает примирительный тон. — А если захочешь, то мы вместе уйдем отсюда.

Устроенная Юрой сцена была омерзительна и на первый взгляд казалась не столько болезнью, сколько разнузданным проявлением дурных качеств. Наши гости с ужасом наблюдали за зятем, которого считали образцом добродетелей, примерным семьянином и настоящим интеллигентом. После его невменяемых слов они боялись уходить, боялись, что без них тут разыграется трагедия, прольется море крови, будут трупы. Но у меня всегда была сильная эмоциональная связь с Юрой, я чувствовала его, как самую себя, чувствовала, что перелом к лучшему в нем уже наступил и надо его дожимать до полного успокоения.

И правда, вскоре я заметила в Юре второе обнадеживающее изменение. Оно проявилось в его реакции на собственное поведение и свидетельствовало о противоестественном раздвоении, словно в Юрино тело проникла чужая душа и подавила его волю: произнося глупости, он сам же огорошено и со страхом вслушивался в них, как к проявлению чего–то неподконтрольного в себе. На каждое свое новое слово он беспомощно таращился и терялся, словно стал орудием поселившейся в нем дурной силы. Ощутимо от него повеяло мольбой о помощи, об избавлении от этого страшного вселения. Он только что не произносил: «Мне плохо, не обижайся, помоги мне» — но в его облике борьба за свой здравый рассудок проступала все явственнее.

Я не знала, радоваться этому или огорчаться, но хотя бы видела, что теперь смогу удержать его дома. Из него словно выпустили воздух, и он начал сникать.

— Успокойся, — говорила я дальше. — Положи руку мне на плечо, держись, — и, видя, что муж повинуется, я гладила его по спине, обнимала за талию, прижимала к себе.

От Юры послышались всхлипы перестрадавшего человека, как от маленького наплакавшегося ребенка. Он тяжело вздыхал и жался ко мне, словно от кого–то прятался.

Кое–как его возбуждение утихло настолько, что Александра и Василий прекратили тревожиться и собрались уходить.

— Пошли проводим гостей, — предложила я и мы вместе подошли к входной двери. — Кастрюлю прыгучую не забудь, — пошутила я, обращаясь к сестре, на что Юра засмеялся, преданно заглядывая мне в глаза. И это окончательно убедило, что с ним случилась беда — недавно он не владел собой не по своей вине и сам видел это и осуждал и ничего не мог сделать.

Я отщелкнула замок и толкнула входную дверь, пропуская вперед гостей и Юру. Но дверь только чуть приоткрылась и остановилась, словно с той стороны была чем–то подперта.

— А она не открывается, — сказала сестра, оглядываясь на меня.

Я просунула голову в щель и посмотрела направо: там, за дверью, устроился огромнейший пес — тяжелый, грязный и такой старый, что двигаться не только не хотел, но и не мог. Он развалился на полу спиной к двери и, неестественно вывернув голову, с довольным видом пялился на меня. Я просто опешила — такого у нас никогда не было!

— Ну–ка пошел вон отсюда! — закричала я, но пес только высунул язык и задышал чаще, не двигаясь с места.

— Что там такое? — спросила Александра.

— Какой–то пес разлегся и не хочет вставать.

Не желая прикасаться к бездомному животному, я крепче нажала на дверь и отодвинула его в сторону. Мы вышли и направились вниз. На удивление, пес встал и тяжело заковылял следом.

— С каких пор у вас по подъезду шляются бродячие собаки? — спросил Василий.

— Раньше такого не случалось. Никогда! Странно, — сказала я, оглядываясь на неожиданно появившееся животное. — К тому же он очень старый и слабый. Гляньте, еле идет. Как он вообще смог влезть на третий этаж высокого довоенного дома?

Мы вышли на улицу, пес — за нами. Причем он реагировал на наше поведение, и когда мы начали прощаться с садящимися в машину гостями, пожимать им руки и целовать в щеки, дружелюбно завилял хвостом и скопировал наши действия — ткнул их носом.

— Надо меньше прикармливать всяких приблуд, — буркнул Василий, струшивая с брюк соринки от прикосновения пса.

— Никто не прикармливает. Я его вообще впервые вижу.