Любовь Овсянникова - Преодоление игры

В преклонные годы, оставшись вдовой, против моего ожидания мама часто заговаривала о том, что ждет людей после земных странствий, отказываясь признавать, что продолжения прекрасного праздника жизни не следует, отвергая эту правду. Хотя я не помню рассказов о том, чтобы ей посылались подтверждения обратного порядка. Возможно, и посылались, только в свое время не разглядела она их, не прочитала, потому что была человеком крайне трезвомыслящим, рациональным и далеко не легковерным — ей чужда была любая пустая вера, будь то мистика или малодушная надежда на чудо. А вот теперь, в возрасте чистой мудрости, невероятно чуткой своей интуицией мама, похоже, что–то восприняла из высших сфер, после чего прониклась убеждением, что обязательно встретится с родными в иных мирах. И мечтала видеть родителей и мужа, к чему истово себя готовила. Вот поэтому и не боялась прибывающих лет и перехода за черту жизни.

В лето 2010 года мы, как всегда, приехали поздравить маму с праздником Победы. День этот протекал традиционно, как повелось еще при жизни папы. Мы приготовили кое–что для завтрака и поехали в центр, на демонстрацию. Мама поехать отказалась, осталась дома. В центре ненавязчиво звучала музыка: фронтовые песни, марши, нынешние песни о войне. И тоже сохранялся заведенный издавна порядок событий: вначале был митинг возле завода, где я даже успела выступить по приглашению организаторов, потом посещение могил погибших в войне красноармейцев и мирных граждан, а затем мы вернулись домой, устроили застолье с воспоминаниями и разговорами. Все чуточку будоражились и праздником, и грустью разлуки, потому что завтра мы с мужем отправлялись в Крым на все лето, и самим фактом появления Крыма в нашей жизни — неожиданной роскошью, мало кому доступной, почти невозможной в прежних мечтах о будущем.

Не успели мы возвратиться домой из Славгорода, как позвонила Александра и сказала, что мама после нашего отъезда шибко затосковала, мол, вышла в веранду и очень долго стояла у окна, глядя в горизонт. У меня запекло сердце. Но отложить поездку мы не могли, да это и не изменило бы ситуацию.

К сожалению, мне не передалось прекрасное качество папы, который умел не обращать внимания на проблемы, над которыми не имел власти. Услышав о них, он недолго поддерживал разговор, а затем, чуток погрустив, тяжело вздыхал и резко менял тему, начинал улыбаться и радоваться чему–то другому. С четверть часа у него это получалось натужно и неестественно, но потом он перестраивался и действительно выбрасывал досадное известие из памяти. Завидное качество.

Я же, представляя, как тяжело маме от ее одинокой без нас печали, потеряла покой и всю дорогу до Крыма оставалась в тяжелой задумчивости. А чтобы развеяться, строила пустые планы того, как однажды мы с мамой съедемся в одну семью и распрекрасно заживем вместе. Этим планам даже теоретически не суждено было сбыться, ибо ни на какой основе невозможно было соединить в одно целое маму, всю жизнь прожившую в селе, на земле, хозяйкой в своем доме, и моего мужа — абсолютно городского человека. Мама точно так же не находила себе ни занятия, ни места на третьем этаже нашей городской квартиры, как Юра томился в селе и не мог даже двое суток прожить там. К этим теоретическим обобщениям добавлялся свежий, наглядный пример тети Гали Ермак [43], несколько лет промучившейся в столичной квартире сына и в итоге вынужденной обратиться к нам, чтобы мы вызволили ее из беды и хоть как–нибудь возвратили в Славгород. Хорошо, что это удалось. История с тетей Галей была поучительной. Да у мамы и личный опыт был. Ее пребывание у нас во время болезни 2008 года и во время отдыха в Крыму в 2009 году только подтвердил, что без родной среды она погибнет быстрее и мучительнее. Ни я, ни сама мама не хотели таких экспериментов.

Крым нас встретил прохладой, хотя было солнечно и для мая — довольно людно. Казалось, сезон предстоит благоприятный и для отдыха, и для сдачи квартиры в аренду. Это нас, к старости остро нуждающихся в деньгах, немало ободрило, наполнило энтузиазмом.

С необыкновенным душевным подъемом и старанием мы с Юрой две недели трудились над благоустройством квартиры: мыли окна и закрывали их солнцезащитной пленкой; шили новые покрывала на диваны и кресла, изготавливали декоративные подушечки и наволочки к ним; ремонтировали санузел и балконы. Короче, готовились принимать гостей. Наконец все работы были закончены, и Юра тотчас же поехал за мамой. Он привез ее к нам 24 мая, как предполагалось, на время, хотя я желала бы — бессрочно.

Мама была уже слабенькой, вышла из лифта и прислонилась к стене — дорога утомила ее, но более того она боялась увидеть в моих глазах фальшь, что я действую не по любви к ней, а по долгу. Как хорошо я знала свою маму! Даже малейшие ее сомнения не укрывались от моего внимания. Я обняла маму за плечики и повела в квартиру, приговаривая, что теперь у нас везде порядок и нет тесноты, что она может чувствовать себя свободно, мы приготовили ей отличную комнату — тихую, уютную и с отдельным телевизором. Говорила я так потому, что прошлым летом мама отдыхала в нашей спальне, а другая комната еще не была отремонтирована и мы с Юрой располагались в бывшей кухне, переделанной под кабинет. Маме тогда казалось, что она потеснила нас.

И все же поездка досталась маме тяжело, она буквально слегла обессиленной. Первую неделю даже на улицу выходить не могла, хотя по квартире прохаживалась, ела с нами за общим столом в кухне и много гуляла на балконе. Интерес к жизни у нее не пропадал, и это радовало больше всего. Так, она ежедневно звонила Александре в Славгород, интересовалась, как идет ремонт входной двери и отмостков вокруг дома, что–то советовала, вносила поправки и настаивала на своих решениях. Конечно, большей частью это была условность, соблюдение приличий, если угодно, ведь по существу от мамы уже ничего не зависело. Но не условность ли вся наша жизнь, где мы уступаем друг другу или настаиваем на своем? И мама понимала ситуацию — она финансировала ремонт и поэтому старательно демонстрировала нам, что наш тыл по–прежнему крепок, а себе — что она жива и активна, что все хорошо. Но сестра, как всегда, не понимала своей задачи и вместо того чтобы подыграть маминой борьбе за жизнь, воспринимала все слишком серьезно, нервничала, спорила, кричала и бесчинствовала — такой человек.

На вторую неделю мама окрепла, и мы уже гуляли по Алуште. Сначала уходили недалеко, потом чуть дальше, а спустя несколько дней предприняли путешествие в Лазурное — горное село, которое видно из окон нашей кухни. Правда, зрение у мамы уже было ограниченное, и она не могла любоваться видами дальних гор, но мы часто останавливались на обочине, показывали ей деревья и кустарники, лужайки, цветы на них, обрывы и ущелья. По селу проезжали медленно, чтобы она рассмотрела дворы и постройки, почувствовала быт горных жителей. Она комментировала: