Михайло Старицкий - Богдан Хмельницкий

— Так что же делать? Что делать? Как спастись? — раздались вдруг со всех сторон испуганные вопли.

— Черная рада! Черная рада!! {461}— слились все вопли в один чудовищный крик.

Не дожидаясь довбышей, толпа кинулась к котлам. Вскоре в лагере к грохоту пальбы присоединились и частые, тревожные удары медных котлов. Со всех сторон хлынули на площадь черные массы поспольства и козаков...

Через полчаса вся площадь уже кишела народом. Испуганные, растерянные новоприбывшие обращались с вопросами к окружающим:

— Что случилось?

— Кто звонил на раду?

— Старшина, нас покинула! Хмельницкий злодей, изменник! Погубил нас! Он нарочно запропастил войско! Он подружил с басурманином и сам ушел с ним, а нас оставил на зарез! — кричала кругом разъяренная толпа. К этим диким возгласам присоединились и вопли прибывающих женщин. Протяжные, прерывающиеся удары котлов звучали все чаще и чаще...

LXXX

Сумерки сгущались; под этим серым, суровым небом вся площадь, залитая народом, казалась черным бушующим морем. Вдруг звон затих; на мгновенье все голоса замерли, и среди наступившей тишины раздался хриплый голос какого-то козака, влезшего на бочку:

— Панове товарыство, черная рада! Собрались все мы по примеру наших отцов, потому что нам угрожает крайняя гибель! Старшина нас бросает, так надо самим подумать, что делать дальше...

— Бросает, бросает! Это верно! — раздались в разных местах одинокие злобные возгласы и вихрем закружились над сбегавшимися толпами.

— Долой старшину! Будь проклят Хмельницкий! Гайда домой! — слились крики в какой-то рев и понеслись ураганом по сплоченным рядам, обезумевшим от отчаянья; этот массовый крик долетел и до польского лагеря. Схватился спросонья какой-то пушкарь и, не разобравши, в чем дело, приложил фитиль к затравке орудия; грянул выстрел, поднял на ноги польский лагерь и отрезвил несколько черную раду.

— Что же вы притихли, рваные дурни? — гаркнул подошедший Кривонос. — Небось, оторопели и при одной гармате, а вот как загавкают все, так и станете за старшину ховаться... Что ж вы себе в порожнюю башку взяли, что без старшины ляхи вас помилуют?.. Ха-ха! Да самая лядащая баба на свете — и та такой дури не выдумает! Половину вас ляхи на колья посадят, а половину в плуги запрягут!

— Нет! Кривонос не зрадник! Кривонос наш! — отозвались сконфуженно многие.

Поднявшийся снова гомон то возрастал, то падал перекатным рокотом, словно отдаленные раскаты грома перед грозой.

— Да что вы слушаете старшину? — рычал уже осипшим голосом стоявший на бочке козак. — Это зрадники!

— Ах ты иуда! — гаркнул Кривонос, обнажая саблю. — Я тебе вырву из глотки язык! Какая это старшина зрадила?

— Лящинский, Борец, Лысенко!

Над толпой пронесся зловещий гул и сменился грозным молчанием.

— Ха! — возразил запальчиво Кривонос. — Передатчиков то ласкают и награждают, а Лысенка, как вам известно, велел Ярема разорвать между досок... Так как же это?

— Что толковать! Есть старшина и верная! Есть лыцарство славное, — раздались то сям, то там робкие замечания.

— Чарнота! Золотаренко! Кривонос! Богун! — поддержали отдельные голоса.

— Богун! Богун! Лыцарь наш славный! Где он? Ведите Богуна!

— Что там Богун и Чарнота! На черта нам старшина? Разве мы можем защищаться и сидеть в этой клетке? Нас перебьют здесь, как курчат, а упорных на колья рассадят!

— Правда, правда! — снова загомонела, загалдела, заревела толпа.

— Зрада! Вязать старшину! Смерть зраднику Хмелю! — раздался уже грозный взрыв и охватил безумным бешенством всю толпу. Она готова была уже подчиниться той стихийной силе, которая неудержимо и безрассудно сливала каждую отдельную волю в исступленный порыв... Еще мгновение — и толпа, казалось, готова была броситься на своих лыцарей и запятнать себя позором братоубийства.

Но раздались вдруг тревожные крики в одном углу:

— Стойте, стойте! Глядите!

Все невольно стали всматриваться в темную мглу.

— Что? Старшина? Вязать старшину! — рявкнули на это несколько пьяных голосов.

— Да не орите! — затыкали им глотки соседи. — Процессия идет! Батюшка с крестом!

Вид креста и священника в полном облачении, окруженного хоругвями, подействовал на толпу; бурные крики стали мало-помалу стихать.

Сквозь сплошные массы народа торопливо пробирались отец Иван, в полном облачении, окруженный хоругвями, а за ним вся старшина, к которой присоединились и Ганна с Варькой. Несмотря на свою ярость, толпа невольно расступилась перед ними. Крики слегка утихли, только из дальних рядов еще долетали злобные возгласы.

— Панове товарыство! Во имя бога! Во имя этого креста, братья, выслушайте меня! — закричал громовым голосом отец Иван, подымая высоко над головою крест и выступая вперед. Волнение слегка утихло и перешло в глухое рычание.

— Вас мутят ляшские шпиги и распространяют ложную тревогу для того, чтобы затеять среди нас бунт, а тогда нагрянут со всех сторон супостаты и не дадут вам пощады! Не слушайте их! Слушайте тех, которые пекутся о вашем спасенье. Вам говорят, что гетман сбежал. Брехня! Гетман отправился уговорить хана, просить подмоги! Он вернется и выручит нас!

Но пламенные слова отца Ивана не подействовали на озверевшую массу.

— Молчи, попе, твое дело не на поле, а в церкви! — раздались отовсюду грубые крики. — Не мы подняли смуту, а гетман изменник! Вера — верой, а шкура — шкурой!

— Стойте, братья панове, на бога! Дайте слово сказать! — вскрикнула громким, звенящим голосом Ганна, выступая вперед; но на ее слова посыпался отовсюду град злобных насмешек:

— Что это? Баба подымает голос? Долой бабу с рады. Здесь не ярмарок, не шинок!

Но эти крики не остановили Ганну.

— Вы кричите: «Долой бабу с рады»? Никто не имеет права выгнать нас с рады! Да! Когда мы пришли сюда с вами положить свою жизнь за святое дело, так смеем и раду держать! — продолжала возбужденным голосом Ганна. — Наша жонота вместе с вами дралась и вместе умирала на поле... Вон она, Варька, была ватажным у загона, и сам Кривонос ее всем ставил в пример... А здесь разве не подбирали мы под градом пуль и стрел раненых, разве щадили свою жизнь? Мы отдали все наши силы вам на послугу, так за это еще гнать нас с черной рады? Стыдитесь, козаки и поспольство!

— Говори, говори, Ганно! — уже загомонили сочувственно многие, и бурное волнение несколько стихло.

— Меня вы назвали бабой, но я и все, которые здесь в таборе, согласны умереть до единой, а веры своей за шкуру не продадим! Идите к панам, мы сами останемся в лагере, а козацкой славы не посрамим ни за что!

— Останемся! — раздались женские голоса.

Горячие слова Ганны, ее вдохновенное, экзальтированное лицо слегла осадили толпу. По рядам пробежал глухой ропот, но злобные крики утихли. А Ганна продолжала еще возбужденнее: