Михайло Старицкий - Богдан Хмельницкий

А гетман в это время пересматривал в последний раз договорные пункты. Приближающаяся торжественная минута давила его своим величием и как-то ужасала; умом он прозирал ее мировое значение, но сердце его почему-то ныло... не потому ли, что он в этот момент хоронил в могилу свои былые мечтания, доставлявшие ему сладостный трепет? «Да, близок час, — думал он, — ударит последний звон, и доля Украйны — свершится... Но что сулит ей грядущее? Желанный ли покой и пристанище тихое от бурь и напастей, или новое горе? Туман в очах... ночь и мрак! Ох, изнемог я, сломили меня невзгоды, истомили душу вопли и стоны народа... Лежит теперь в могиле отцветшая рано надежда — возлюбленный сын мой... а этот, оставшийся в живых, и хвор, и разумом слаб... ему ли понять мои думы? Ему ли управлять рулем среди бурь? О том ли я мечтал?! Но зачем ты, змея сомненья, ползешь в мое сердце?.. Боже, вездесущий, всеведущий, — опустился он на колени, — просвети разум мой, укажи мне десницей твоей путь праведный и храни от бед народ твой!»

Ганна вошла в это мгновенье и остановилась, увидя гетмана, распростертого ниц. Она подошла, помогла ему встать и набожно осенила крестом...

Спокойно и величественно появился, окруженный всеми клейнодами, на возвышении гетман, где уже почтительно ожидали его старшина и посольство. Толпа восторженными криками отвечала на приветственный поклон своего батька. Грянул залп из орудий, сопровождаемый трезвоном колоколов и дробью котлов. Наконец Богдан поднял булаву — и все смолкло.

— Приступим во имя божье! — произнес гетман. — Вот генеральный писарь прочтет вам пункты, на которых мы желаем присоединиться к Московскому царству.

Громким, протяжным голосом стал Выговский читать договор. Толпа занемела и ловила каждое слово. Когда окончилось чтение, то поднялся по кружкам говор, — сначала робкий, тихий, а потом эти оживленные переспросы слились в общий гул. Очевидно, тревожилось и волновалось больше всего поспольство, не слышавшее про себя определенного слова в договоре; но Морозенко с Оксаной, уже одетой в высокий очипок, и Золотаренко, — они нарочно замешались в толпу, — рассеивали везде сомненья, говоря, что о них-то главная забота, что в договоре сказано, что все сословия сохраняют и права свои, и землю.

Бутурлин, услыхав, о чем идет гомон, подошел к концу эстрады и прокричал зычным голосом:

— Панове, рада! Наш государь, его пресветлое величество царь и самодержец, милостив ко всем и нелицеприятен; уже кого-кого, а простой народ, чернь, в обиду он не дает никому; у нас бояре послушны царю-государю, и нет в целом нашем царстве таких своевольных магнатов, как в Польше.

— Слава! Слава! — загремела площадь.

Но гетман поднял булаву — и все снова умолкло.

— Преславное и пышное лыцарство, вельможная старшина, славное наше войско Запорожское, славетные мещане, и горожане, и посполитый православный народ! Господь склонил к нам свое милосердное око и после терпимых нами напастей и бед посылает нам благодать и спокойствие, указует безбурную, тихую пристань. Исполнилось сердце царево любви, и православный царь, батько наш, приемлет в свою великую семью и нас, как детей, становится незрадным защитником и заступником нашим от всяких врагов...

— Волите ли, панове, под высокую руку московского пресветлого даря-государя?

— Волимо! — гаркнула площадь, как один человек, и на этот гром ответили таким же громом валы, заборы и кровли, а за ними откликнулись ближайшие леса и луга.

Три раза повторил это воззвание гетман, и три раза откликнулся дружным громом народ: «Волимо! Згода!» Шапки полетели тучами над восторженной толпой, словно грачи в позднюю осень.

— Свершилось! — произнес набожно Богдан и, перекрестившись, подписал лежавший на столе договор, за ним стала подходить к подписи вся старшина. А колокола в это время заливались трезвоном, вздрагивали валы от салютов и раздавались немолчно крики народа.

Сердюки в это время внесли подносы, уставленные наполненными кубками. Гетман взял первый кубок и, смирив булавой крики, произнес растроганным пророческим голосом:

— Друзья мои, братья! Еще, может быть, впереди предстоит нам много утрат, но кто потерпит до конца, — спасен будет... Хотя мы искренно, всем сердцем льнем к Москве, но кто знает... Единый лишь бог! Так покоримся ему и вручим безропотно свою судьбу святому промыслу. Придет час, — я этому глубоко верю, — что обнимемся мы с московитами, как братья родные, сплетем неразрывно наши руки навеки и пойдем вместе по пути могущества, просвещения и славы, да таких, что заставят весь свет расступиться перед нами почтительно. За здравие пресветлого нашего царя-покровителя! Да пребудет его правда и милость над нами вовек!

— Слава, век долгий! — крикнула старшина, осушая кубки.

— Слава ясному царю! Слава! — гаркнула за нею толпа.

Раздался снова залп, загудели снова колокола и слились с криками в какой-то чудовищный гул. Выкатили на площадь бочки пива, горилки и меду, и началось великое, небывалое ликование. А кобзари уже звонили на струнах бандур, слагали свои бессмертные думы, и за старческими голосами старцев подхватывал дружно народ:

Третья часть трилогии — роман «У пристани» — была опубликована в 1897 г. в газете «Московский листок» (№№ 73–362).

Готовые главы писатель отсылал в редакцию «Московского листка», где они сразу же печатались. Таким образом, писатель не имел возможности просмотреть все произведение в целом перед тем, как дать его в печать, а отсюда и некоторые сюжетно-композиционные погрешности, и диспропорция в изображении исторических событий, и неточности.

Отдельной книгой (с сокращениями) роман вышел только в 1962 г. в издательстве «Молодь» и в 1963 г. повторно в том же издательстве. В нашем издании роман печатается по тексту: Михайло Старицький, Твори у восьми томах, «Дніпро», 1965, с незначительными сокращениями.

... под Старицею ... — Старец, не существующий ныне, левый приток Днепра, впадавший в него неподалеку от устья Сулы. В июне — июле 1638 г. здесь произошел бой между украинскими повстанцами, возглавляемыми Д. Гуней, и польским войском под командованием гетмана Н. Потоцкого. После нескольких неудачных штурмов Потоцкий приступил к осаде казацкого лагеря, во время которой понес большие потери. Выдержав длительную осаду, повстанцы, из-за отсутствия провианта, вынуждены были прекратить сопротивление. Руководители восстания Гуня и Филоненко ночью с отрядом казаков покинули лагерь и возвратились в Запорожье.