Михайло Старицкий - Богдан Хмельницкий

— Правда, правда, друже! — отвечал тронутым голосом Богун. — А вот ты до сих пор не сказал, как величать тебя?

— Крамарем.

— Ну, будем же, Крамарю-побратыме, друзьями! — встал Богун, заключая Крамаря в свои могучие объятья.

— Спасибо, спасибо, брате! — отвечал польщенный Крамарь. — Дружба с таким лыцарем славетным — большая честь для меня.

Друзья обнялись и поцеловались трижды по казацкому обычаю.

— Ну, теперь сделай же мне ласку, друже, — заговорил Крамарь, — отведай у меня хлеба-соли, отдохни со своими казаками, всего найдется у меня вдоволь; а вечером и к владыке пройдем, он давно уже ищет увидеть тебя. Да вот еще, захвати ты с собой эту штуку кармазину, — сунул он Богуну под мышку штуку красного сукна, — чтоб еще не подумали чего. Здесь ведь ляхами да ксендзами весь Подол кишит... И иди ты вперед, дворище мое тебе всякий укажет, а я сейчас за тобою. Потолкуем обо всем дома. Береженого, знаешь, и бог бережет.

— Гаразд! — согласился на все Богун.

Был уже поздний темный вечер, когда Богун и Крамарь, пробираясь осторожно нелюдимыми закоулками, дошли до заднего входа в Богоявленский монастырь, выходившего на пустынный берег Днепра. На Богуне теперь надета была длинная мещанская одежда, а тень от высокой шапки-колпака закрывала почти все лицо; предосторожность эта оказалась не лишней, так как по улицам, несмотря на позднюю пору, везде попадались и польская стража и католические монахи.

Крамарь постучал в калитку монастыря; послышалось чье-то тяжелое шлепанье, и старый монах, посмотревши сперва в маленькое оконце, проделанное в калитке, впустил пришедших в монастырский двор.

— А что превелебный владыка? — обратился к нему Крамарь после обычных приветствий.

— Отдыхает, но вас велел провести к себе, — ответил монах.

— Ну так идем!

Монах пошел вперед, а за ним последовали Богун и Крамарь.

Они вошли в здание монастыря и, проминувши несколько высоких и узких коридоров, остановились у небольших дверей.

Монах откашлялся и, постучавшись в дверь, произнес тихо:

— Благословен бог наш!

— Во веки веков, — ответил из кельи чей-то твердый голос.

— Преосвященный владыко, брат Крамарь с казаком пришли.

— Войдите! — послышалось в ответ.

Монах открыл дверь и пропустил в келью Крамаря и Богуна.

В келье было почти темно; окно выделялось в ней каким-то тускло синеющим просветом. Большая серебряная лампада слабо освещала комнату. Размеры и обстановка ее терялись в этом полусвете, да Богун и не заметил ее: внимание его приковала к себе высокая и величественная фигура владыки, сидевшего у стола.

Хотя Богун и не видал его ни разу до сих пор, но сразу же догадался, что это не мог быть никто иной. Черная одежда владыки спускалась до полу, тень покрывала лицо и всю фигуру владыки, но, несмотря на это, Богун заметил его гордую осанку, его высокий лоб и пристальный пронизывающий взгляд его прекрасных черных глаз.

— Благослови, преосвященнейший владыко! — произнес Крамарь, а за ним и Богун, склоняясь для благословенья.

Владыка поднял руку для крестного знаменья и, произнесши короткое благословенье, обратился к Богуну:

— Сыне мой, приблизься сюда.

Богун сделал несколько шагов и остановился. Владыка не спускал с него пристального взгляда; Богуну показалось, что взгляд этот пронизывает его насквозь.

Наконец владыка произнес медленно:

— Полковник Богун?

— Он самый, ваша превелебность! — ответил Богун.

— Слышал я много о твоих доблестях, казаче! — продолжал владыка.

— Что с этих доблестей! — вздохнул Богун. — Большая ли честь в том, что я жизнью не дорожу! Уж так круто приходится, превелебный владыко, что, кажись, и без битвы рассадил бы ее о камень.

— Да, — вздохнул в свою очередь владыка и опустил голову, — господь посылает нам великие испытания: все знаю я... Но, — выпрямился он гордо и заговорил сурово, — мужайтесь, братья, мужайтесь! Плоть-бо немощна, но дух да пребудет бодр.

— Превелебный владыко! Клянусь тебе, мы не падаем духом! — воскликнул горячо Богун. — Мы все поклялись умереть до одного, а не согнуть под лядским игом шеи, и выполним свое слово!

— Умереть, все едино, что согнуться под игом, — произнес строго владыка, — и даже горше, ибо это значит бросить на произвол ляхов-католиков весь беззащитный народ и всю родную землю. Нет! — стукнул он золоченым посохом о пол. — Сбросить это ненавистное иго и зажить вольно, смело, свободно, как живут все другие народы!

— Но разве мы мало пытались свергнуть его? Сколько восстаний подымали мы, превелебный владыко, сам знаешь, а чем кончались они? Вот и теперь!.. А разве у нас мало лыцарей доблестных и отважных? Каждый несет на смерть со смехом свою голову! Что за казак, что за атаман был Гуня?.. Ну и что ж, не выдержал... разгромили ляхи... Но, — сверкнул казак глазами, — они могут побеждать нас, превелебный владыко, но не согнут никогда, никогда!

— Одной доблести и отваги мало! — произнес медленно Могила, впиваясь глазами в лицо казака, словно желая проникнуть в его внутренний мир.

Глаза казака смотрели смело, отважно, прекрасное лицо его горело благородным воодушевлением; казалось, не могло быть сомненья, что он не задумается ни на один миг отдать за родину всю свою жизнь; но владыка искал в нем чего-то и, видимо, не отыскал того, что хотел.

— О Конашевич! Конашевич! — произнес он тихо, почти не слышно. — Зачем тебя нет со мной!

Наступило молчанье. Владыка погрузился в свои думы.

Богун чувствовал, что какое-то святое чувство почтенья, восторга и преданности охватывает его перед лицом этого великого человека, о делах которого он слышал так много.

Наконец владыка поднял голову.

— Знаешь ли ты писаря Богдана Хмельницкого! — обратился он к Богуну. — Я слышал так много о нем; его любит все казачество...

— И он стоит того, превелебный владыко, — воскликнул Богун. — Нет среди нас более отважного сердца, более смелой руки и более разумной головы.

— Так, — наклонил белый клобук владыка, — говорят, он человек великой эдукации.

— О да! Он окончил иезуитскую коллегию... Он пользуется великой силой у коронного гетмана, а вместе с тем и среди Казаков.

— Гы... — протянул владыка. — Верю тому, что говорят о его мудрости, но таково ли его сердце? Предан ли он вам?

— Как правая рука человеку! — произнес горячо и уверенно Богун.

— Почему же он до сих пор не восстанет во главе вас открыто?

— Он говорит, что рано еще... говорит, что самим нам нет силы подняться, а думает достигнуть всего с помощью короля.

— Короля? — усмехнулся владыка. — Но король ведь не мог охранить даже своего слова, где же ему охранить весь народ!

— Король хочет затеять войну с Турцией; мы получили от него тайный наказ и шесть тысяч талеров. А при войне он обещает усилить наши права.