Михаил Булгаков - Том 10. Письма, Мой дневник

М. А. не поверил, решил, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:

— Михаил Афанасьевич Булгаков?

— Да, да.

— Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить.

— Что? Сталин? Сталин?

И тут же услышал голос с явно грузинским акцентом:

— Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или — Михаил Афанасьевич — не помню точно).

— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

— Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь... А может быть, правда — Вы проситесь за границу? Что мы Вам очень надоели?

(М. А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса — да он и звонка вообще не ожидал — что растерялся и не сразу ответил):

— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном Театре?

— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.

— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.

— Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего».

Разговор по телефону со Сталиным безусловно сыграл положительную роль в дальнейшей жизни писателя.

Е.С. Булгакова в связи с этим вспоминает: «На следующий день после разговора М. А. пошел в МХАТ и там встретили с распростертыми объятиями. Он что-то пробормотал, что подает заявление

— Да боже ты мой!.. Да вот хоть на этом (и тут же схватили какой-то лоскуток бумаги, на котором М. А. написал заявление и его зачислили ассисентом-режиссером в МХАТ)».

Огонек, 1991, № 20. Затем: Булгаков Михаил. Дневники. Письма. 1914―1940. М., СП, 1997. Печатается и датируется по второму изданию. Комментарии В.И. Лосева.

Булгаков выбрал рискованнейший вариант для своего спасения. Но он был уверен, что в ОГПУ не отнесутся к его письму с равнодушием. И не ошибся. Генрих Ягода читал и перечитывал письмо Булгакова, адресованное Правительству СССР, с таким вниманием, что испещрил его жирным карандашом, подчеркивая наиболее важные, с его точки зрения, места. Можно представить себе, с каким наслаждением потирал он свои ручки, предвкушая встречу с писателем-арестантом. И ошибся. Через несколько дней, 12 апреля, ему пришлось написать на письме следующую резолюцию: «Надо дать возможность работать, где он хочет. Г. Я. 12 апреля».

Совершенно очевидно, что резолюция эта была продиктована Генриху Ягоде Сталиным.

Самое примечательное в резолюции — это ее дата: «12 апреля»! А сие означает, что Сталин принял это принципиальное решение до убийства Маяковского (если, конечно, Сталин не знал, что Маяковский будет убит). Смерть Маяковского подтолкнула Сталина к другому невероятному шагу — он сам позвонил Булгакову и побеседовал с ним. Но это было уже деталью, правда, важной, но не более того. Решение о сохранении жизни Булгакову он принял раньше! Решение это, надо сказать, оказалось гениальным во всех отношениях. Неожиданное, яркое и подтвержденное телефонным разговором!

Потрясенный писатель возликовал. Кабала, оглушенная неожиданным ударом, сникла (на время, конечно). Публика пустилась в сочинительство: в столице появилось множество легенд, мифов, небылиц... А в ОГПУ стали поступать такие свидетельства, что их не грех было бы переправить на самый верх. Вот одно из таких свидетельств:

Сов.секретно

НАЧСООГПУ тов. АГРАНОВУ

Агентурно-осведомительная сводка 5-го Отд. СООГПУ

от 24 мая 1930 года № 61

Письмо М.А. Булгакова.

В литературных и интеллигентских кругах очень много разговоров по поводу письма Булгакова.

Как говорят, дело обстояло следующим образом:

Когда положение БУЛГАКОВА стало нестерпимым (почему стало нестерпимым, об этом будет сказано ниже), БУЛГАКОВ в порыве отчаяния написал три письма одинакового содержания, адресованные на имя И.В. СТАЛИНА, Ф. КОНА (Главискусство) и в ОГПУ.

В этих письмах со свойственной ему едкостью и ядовитостью БУЛГАКОВ писал, что он уже работает в сов. прессе ряд лет, что он имеет несколько пьес и около 400 газетных рецензий, из которых 398 ругательных, граничащих с травлей и с призывом чуть ли не физического его уничтожения. Эта травля сделала из него какого-то зачумленного, от которого стали бегать не только театры, но и редакторы и даже представители тех учреждений, где он хотел устроиться на службу. Создалось совершенно нетерпимое положение не только в моральном, но часто и в материальном отношении, граничащем с нищетой. БУЛГАКОВ просил или отпустить его с семьей за границу, или дать ему возможность работать.

Феликс КОН, получив это письмо, написал резолюцию: «Ввиду недопустимого тона оставить письмо без рассмотрения».

Проходит несколько дней, в квартире БУЛГАКОВА раздается телефонный звонок.

— Вы тов. Булгаков?

― Да.

— С вами будет разговаривать тов. СТАЛИН (!).

БУЛГАКОВ был в полной уверенности, что это мистификация, но стал ждать.

Через 2—3 минуты он услышал в телефоне голос:

— Я извиняюсь, тов. БУЛГАКОВ, что не мог быстро ответить на ваше письмо, но я очень занят. Ваше письмо меня очень заинтересовало. Мне хотелось бы с вами переговорить лично. Я не знаю, когда можно сделать, т. к., повторяю, я крайне загружен, но я вас извещу, когда смогу вас принять. Но во всяком случае мы постараемся для вас что-нибудь сделать.

БУЛГАКОВ по окончании разговора сейчас же позвонил в Кремль, сказав, что ему сейчас только что звонил кто-то из Кремля, который назвал себя СТАЛИНЫМ.

БУЛГАКОВУ сказали, что это был действительно СТАЛИН. БУЛГАКОВ был страшно потрясен. Через некоторое время, чуть ли не в этот же день БУЛГАКОВ получил приглашение от т. КОНА пожаловать в Главискусство. Ф. КОН встретил БУЛГАКОВА с чрезвычайной предусмотрительностью, предложив стул и т. п.

— Что такое? Что вы задумали, М. А., как же все это так может быть, что вы хотите?

— Я бы хотел, чтобы вы меня отпустили за границу.

— Что вы, что вы, М. А., об этом и речи быть не может, мы вас ценим и т. п.

— Ну, тогда дайте мне хоть возможность работать, служить, вообще что-нибудь делать.

— Ну, а что вы хотите, что вы можете делать?

— Да все что угодно. Могу быть конторщиком, писцом, могу быть режиссером, могу...

— А в каком театре вы хотели быть режиссером?

— По правде говоря, лучшим и близким мне театром я считаю Художественный. Вот там я бы с удовольствием.

— Хорошо, мы об этом подумаем.

На этом разговор с Ф. КОНОМ был закончен.

Вскоре БУЛГАКОВ получил приглашение явиться в МХАТ 1-й, где уже был напечатан договор с ним как с режиссером.