Любовь Овсянникова - Вершинные люди

Я уселась на санки, сдвинулась подальше назад, расставила ноги и уперлась ими в задранные вверх концы полозьев. Веревку от Бабая взяла в руки.

— Поехали! — крикнул кто-то.

Медленно началось скольжение, и тут словно что-то толкнуло меня. Казалось, это ребятня шалит. Не успев оглянуться и возмутиться, я нашла впереди себя, на пятачке доски, оставшейся между моими раздвинутыми ногами, очень довольного Барсика. Этот шельмец вскочил на санки, уселся мордой ко мне и преданно смотрел в глаза, прекрасно понимая, что он закрывает мне обзор.

— Да ты хоть нагнись, собака! — закричала я на ходу, и мой голос потонул в раскатах всеобщего хохота.

Мне и в голову не пришло столкнуть своего друга с саней! Кое-как я отклонялась от него в сторону и смотрела вперед.

Итак, мой первый старт был осмеян, просто покрыт гоготом созерцателей. Но это было не глумление, а проявление одобрения и восхищения удивительным событием. Никому и не хотелось съезжать рядом со мной, всем хотелось смотреть, чем закончится уникальный заезд совместно с песиком. А Барсик, едва санки набрали скорость и свист послышался по сторонам, воткнул нос мне в подмышку и прижал к спине ушки. Он весь напрягся, слился со мной до полной нерасторжимости, неразъединенности. И кажется, был рад этому.

Я бросила веревку, схватила Барсика в охапку, чтобы его не сдуло, и дальше управляла санками с помощью ног, нажимая то одной, то другой на полозья, инстинктивно понимая, куда меня поведет то или иное движение. В конце пути, там, где начинались впадинки от придонного ровика, я слегка нажала правой ногой, посылая вперед правый полозок. Он мягко повиновался, отчего санки повернули на крутой взгорок клина у самой его слегка закругленной вершины, черкнули по нему дугой и плавно ушли вниз, выезжая на каток с другой стороны ровика, объехав его трамплины по вздымающейся горе. Выскочив на подъем противоположной стороны оврага, санки потеряли скорость и медленно сползли вниз задом. Я упивалась их послушностью и, все так же управляя ногами, развернулась и остановилась лицом к публике. Ни разу меня не подбросило на кочке или яме, я съехала вниз и остановилась идеально ровно и плавно.

Всякое бывало на катке: и падения и ныряние в снег, где он скапливался большими массами в стороне от дорожки, и сбивание в кучу. Все это миновало меня, хотя в истории тех катаний я не стала исключением. Случилась как-то и со мной неожиданность, только опять же — оригинального свойства.

После первого заезда мне уже не уступали дорогу, я съезжала на равных основаниях. А тут случалась всякая толкотня: то из-за внезапной кочки кого-то могло занести и бросить на других, то его устремляло на кусты дерезы и он, круто повернув, летел поперек дороги, то еще что-то…

Однажды меня тоже подрезали, причем в самом опасном месте — на съезде с покатости. Тут скорость санок была самая большая, а впереди лежал коварный ровик, и возможность для маневра ограничивалось условиями рельефа. Толкнули справа, естественно, я полетела влево и торчмя врезалась в почти отвесный бок клина-треугольника, не успев даже попытаться сманеврировать. Удар о горку был таким сильным, что я резко наклонилась вниз и расшиблась лбом о сани. А почему так получилось? Потому что Барсик каким-то чудом успел соскочить со своего традиционного места. Если бы не это, то он бы расшибся о гору, а я ударилась бы об него. Конечно, он бы погиб, а я осталась бы без травмы. Но все живое стремиться выжить, и случилось то, что случилось.

На мгновение я была оглушена ударом, возможно даже потеряла сознание, и не смогла после столкновения с горой что-то предпринять. С огромной скоростью меня отбросило назад, развернуло и швырнуло вправо. Дальше — понесло вдоль покрытого льдом ровика, к реке!

На всем пути до реки обочины ровика, куда выходили тылы чьих-то огородов, были обсажены кустарниками — люди охраняли свои участки от эрозии. Хоть и далеко от бережков они были, эти кустарники, но их ветки доставали до меня и хлестали немилосердно. Где-то над головой их ветвящиеся кроны соединялись и образовывали шатер. Я уверенна, что с этим маршрутом в нашем поселке имела дело только талая и дождевая вода, и ни одна живая душа его не преодолевала.

А мне вот пришлось… Сани пулей промчали с полкилометра всего пути и вынеслись на простор, и тут, улучив момент, на меня сиганул Барсик. Как он, бедный, пробирался за мной по этим зарослям, не знаю… Дальше мы пересекли улицу, шедшую вдоль реки, и выскочили на покатый берег Осокоревки, где я легко уже повернула сани в сторону и они скоро остановились.

Назад на каток я возвращаться не стала — исхлестанное ветвями лицо пекло и кровоточило, Нога гудела, да и вся я казалась себе измятой и скукоженной. Я встала с саней, нетвердо вышла на улицу, параллельную реке, прошла пару кварталов и повернула к себе, не забыв Барсику указать на дом деда Полякова.

— Вот тут, Барсик, ты родился, — он приветливо помахал хвостом, словно извинялся, что в момент удара о гору не смог разделить мою участь. — Ты все правильно сделала, чудак, — сказала я и потрепала его по холке.

Естественно, он опять сидел на санях и эксплуатировал мою физическую силу и любезность.

Но самое интересное случилось потом…

Песик, безусловно, соболезновал мне. Он даже пытался подпрыгивать и зализывать царапины на моем лице. Но мама ему этого не позволила и обработала их йодом. Зато, когда я через недельку-другую пошла на каток и мы с ним съехали вниз, — о, удивительное удивление! — Барсик, опередив меня, уцепился зубами в веревку и, пятясь, потащил сани наверх. Только сейчас я сообразила, что ни разу Барсик не попытался взобраться на сани и проехаться, когда я тащила их наверх! Почему я раньше этого не замечала?

Сколько раз он наблюдал мои пыхтения, мое медленное шагание на горку, сопровождающееся молчаливым обещанием себе самой, что я выйду из балки и пойду домой, потому что уже не могу кататься, что жутко устала. А потом пару минут отдыхала и снова съезжала вниз, обманывая себя, что это уж точно в последний раз. И всегда он ничем не мог помочь мне, разве что на сани не усаживался, когда я тянула их наверх, не добавлял мне трудностей. А я не замечала его героизма и самоотречения… Он понимал, что его стараний помочь мне я — не замечала!

И вот пытался доказать это более красноречивым образом. Ведь ему совсем не трудно выволакивать эти сани на горку, не то, что мне. Да он бы и просто какую-нибудь палку потаскал за мной, если бы я захотела. Но зачем размениваться на бесполезную палку, когда можно с пользой тащить сани?

Игнорировать такие побуждения было выше моих сил! Я развернула его мордочкой вперед, завела так, чтобы он мог везти санки, взяв веревку в зубы, и хлопнула по спинке. Он повиновался, как ребенок.