Ливиу Ребряну - Восстание

— Что вы наделали, несчастные! — начал он, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало сострадание.

— Помилуйте нас, господин префект!.. Пожалейте!.. — вырвалось из сотен глоток.

— Вы раскаиваетесь в содеянном? — продолжал префект.

— Ох, грехи наши… Смилуйтесь и пощадите! — продолжал причитать коленопреклоненный хор.

Предупредив крестьян, что они должны будут возместить убытки до последней полушки, а тот, кто будет признан виновным, понесет примерное наказание по всей строгости закона, Балоляну прочел им правительственный манифест, сопровождая его многословными разъяснениями. После широковещательной и туманной речи префекта майор веско заявил:

— Кто совершит еще хоть малейший проступок или не подчинится приказу, будет немедленно расстрелян без суда и следствия. Никто не имеет права покидать деревню без разрешения офицера, который останется здесь с воинским подразделением.

Затем он приказал младшему лейтенанту поступить в распоряжение полковника Штефэнеску, который скоро прибудет, и вместе с солдатами оказывать ему всяческое содействие.

Префект был очень доволен. Именно такой командир воинской части был ему нужен. Он даже подумал, что надо будет представить майора к награде, если тот и дальше будет продолжать в том же духе. Он лично как лицо штатское и политический представитель правительства должен быть снисходительнее. Правительство нуждается в симпатиях граждан, даже крестьян. Армии же безразличны симпатии и антипатии. Любить армию обязаны все. Кто ее не любит или выступает против нее, попадает за решетку. А как было бы хорошо, если б можно было обязать народ вечно любить правительство!

В следующей деревне, Ионешти, префект произнес более мягкую речь, так как там вообще обошлось без беспорядков, — правда, там не было барской усадьбы.

Когда военная колонна покинула Ионешть, майор Тэнэсеску поскакал к замыкающей роте, чтобы дать последние указания капитану, которому было поручено усмирение сел на правом берегу реки Телеорман, вплоть до Извору. Гражданскую власть должны были представлять там один из прокуроров и волостной начальник, сопровождавшие роту в бричке.

В Бабароаге один взвод под командованием лейтенанта был отправлен в качестве флангового охранения по линии Глигану — Леспезь. Так как беспорядки в Глигану, по полученным сведениям, были наиболее серьезными, лейтенанту надлежало принять особые меры предосторожности. В случае надобности он должен был занять село и остаться там со своим взводом, отправив в Леспезь патруль с донесением.

Основная колонна продолжала марш к Бырлогу, двигаясь по дороге, на которой обычно редко встречались даже крестьянские повозки. В самом Бырлогу префект был приятно удивлен, увидев почти на каждых воротах белую тряпку, вывешенную как флаг мира.

— Ясно, что в этом селе живут порядочные люди, — заявил Балоляну, узнав, что здесь не произошло никаких беспорядков и осталась нетронутой даже скромная барская усадьба, в которой никто не жил, но хранилось зерно.

Группа крестьян поджидала около примэрии прихода войск. Похвалив землепашцев за благоразумие, префект патетически объявил им, что правительство позаботится о них и что оно уже решило предоставить крестьянам всевозможные льготы и всячески помогать тем, кто достойно себя вел. Чтобы тут же продемонстрировать правительственную заботу и любовь, он внятно, с дрожью в голосе, прочитал манифест о реформах, разъясняя «по-народному» все то, что, казалось ему, может показаться крестьянам непонятным. Мужики слушали с непокрытыми головами, хмурые, бросая на префекта недоумевающие и какие-то странные взгляды.

— Ну, желаю вам здоровья, люди добрые, и надеюсь, что вы и впредь не сойдете с праведного пути! — воскликнул в заключение Балоляну, усаживаясь в коляску.

До самой Леспези, в течение получаса, он расписывал, не умолкая, заслуги этих славных крестьян, которые не поддались волне ярости и насилий, захлестнувшей весь край, не утратили душевной твердости и сохранили порядок. Главный прокурор Греческу, основываясь на своем обширном опыте в уголовных делах, заметил, что было бы целесообразно немедленно провести во всех усмиренных селах ускоренное следствие, выявить главных зачинщиков и арестовать их, чтобы вернее предотвратить новую вспышку беспорядков.

— Конечно, с процедурной точки зрения вы вполне правы! — согласился префект. — Но, сударь мой, мы должны учитывать и политический фактор. Беспорядки слишком распространились, и люди предельно возбуждены. Наша первая цель — умиротворение возбужденных умов. Крестьяне должны успокоиться, не опасаясь репрессий, которые только сильнее озлобили бы их, а это еще больше осложнило бы положение. Виновные, несомненно, будут примерно наказаны, но лишь после того, как мы добьемся повсеместной разрядки. Затем уж настанет очередь правосудия, которое беспощадно покарает виновных, дабы избежать в будущем повторения подобного рода общественных бедствий.

На околице Леспези майор Тэнэсеску отрапортовал, кипя от возмущения:

— Господин префект, тут разбойничье гнездо! Здесь были совершены убийства!.. Мы должны…

— Спокойнее, спокойнее, господин майор! — испуганно воскликнул Балоляну. — Наша миссия и так слишком болезненна, и потому мы обязаны сохранять хладнокровие.

Ворча и ругаясь сквозь стиснутые зубы, майор провел Балоляну прямо в церковь. Молоденький безбородый священник в полном облачении поджидал их у дверей с подобострастным и смертельно напуганным лицом, так как чуть раньше майор Тэнэсеску грубо обругал его и пригрозил расстрелять.

— Господин префект, мы были совершенно беспомощны и не смогли помешать… — смиренно пробормотал священник, низко кланяясь.

— Пропусти, разбойник, — прошипел майор, отталкивая его локтем от двери.

Рядом с алтарем, на импровизированном катафалке, лежало тело Надины, прикрытое саваном. Майор приподнял уголок савана, открыв посиневшее, сморщившееся лицо. Балоляну отвел взгляд и, заикаясь, пролепетал:

— Ох, звери… звери!.. Несчастная женщина!

Он поспешно вышел из церкви. Ему казалось, что резкий удушающий запах, застрявший в ноздрях, вывернет наизнанку желудок. Он несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух, невнятно бормоча какие-то негодующие слова, и тут заметил молодого священника, оцепеневшего у входа в церковь.

— Как же это, батюшка, вы допустили подобное злодеяние?.. Бедный Григорицэ! Какой для него будет удар, когда…

Священник оправдывался плачущим голосом. Все произошло до того внезапно и неожиданно, что ни он, ни кто-либо другой не успели вмешаться. Позднее он узнал, что подстрекателями всех бесчинств были какие-то мужики из Амары и они же совершили самые страшные преступления. Он знает виновных, да и все село их знает, но назвать их не смеет, опасаясь, что в Леспези после этого ему не будет житья. Далее он рассказал префекту, как Ма-тей Дулману спас тело барыни, когда толпа подожгла усадьбу, и как потом он, священник, положил ее останки в церковь, у самого алтаря, чтобы над ней не надругался какой-нибудь умалишенный, что было вполне возможно в эти страшные дни небывалых потрясений. Кроме того, он с огромным риском укрыл у себя дома раненого шофера-немца, которого мстительная толпа грозилась растерзать на куски.