Ливиу Ребряну - Восстание

— Это ты так думаешь, что не каплет! — окрысился корчмарь. — Большая мне радость тебе прислуживать, пока ты не упьешься до бесчувствия. Пусть бы лучше мне прислуживали! Но ты, Марин, пьяница и бездельник, и я только дивлюсь, как эти люди тебя терпят, дозволяют тебе позорить их своими глупостями!

— А я что, на твои деньги пью?

— Пил бы, кабы я дал, только не видать тебе их…

— Да перестаньте вы ругаться, братцы, только этого нам не хватало! — прикрикнул на них Лука Талабэ, вскакивая с лавки. — Пойдемте-ка лучше прямо сейчас к барину. Будь что будет!

Крестьяне поднялись, словно его энергия передалась и им, сметая все колебания. Корчмарь быстро окинул всех взглядом, убедился, что они расплатились, и спокойно сказал:

— С богом! Только не спускайте там глаз с Марина, как бы он не ляпнул чего несуразного, не в себе он.

Марин Стан рассмеялся. Его злость прошла.

— Дяденька Петре вернулся! — крикнул какой-то мальчишка.

Его услышала женщина, повернула голову, увидала Петре и повторила:

— Петре вернулся!

Парень шел по улице, сдвинув на затылок шляпу, с сундучком на плече. Его лицо казалось еще более смуглым, чем обычно, а глаза светились радостью.

Все повернулись к приближающемуся с широкой улыбкой Петре. Пантелимон Вэдува и вслед за ним другие парни оторвались от хоры и побежали навстречу. Пляска прервалась, и все, галдя, смеясь и перебивая друг друга, столпились вокруг вернувшегося капрала.

Музыканты, выполняя свой долг, поиграли еще немного, но вскоре перестали и смешались с толпой.

Петре не успевал отвечать на вопросы. В селе его любили, — он был парень добрый, тихий и отзывчивый. Пантелимон забрал у него сундучок, чтобы донести до дому, и шел рядом с Петре, не давая оттереть себя в сторону и непрерывно повторяя, пока тот его не услышал:

— Ты вернулся, Петрикэ, а я не сегодня-завтра в армию ухожу.

— Ничего, тебе тоже бог поможет! — утешил его Петре, ласково взглянув на парня.

Перекидываясь словом то с одним, то с другим, Петре подошел к самой корчме. Крестьяне продолжали жадно расспрашивать его о городских новостях. Даже Бусуйок, человек весьма любопытный, на время оставил прилавок, надеясь что-нибудь разузнать. Петре говорил больше о службе в армии, но Игнат Черчел перебил его жалобным голосом:

— А господа там, в Бухаресте, что думают делать с нами, с беднотой?

— Ну, с господами всегда можно поладить, ежели ты послушный и покорный, — ответил Петре.

Ответ пришелся Игнату не по душе, но он одобрительно закивал головой.

— Человек, пока хватает силенок, все терпит и терпит, ничего другого ему не остается, разве что уйти куда глаза глядят! — с горечью отозвался Серафим Могош.

Игнат протиснулся ближе и, понизив голос, будто опасаясь, что его услышат остальные, спросил:

— А насчет земли ты ничего не узнал, Петре? Здесь у нас слух прошел, будто король хочет раздать поместья мужикам, а господа противятся!

— И Марин Вылку из Извору то же самое говорит. Он это слышал от своего сынка, который в Александрии на попа учится! — убежденно подтвердил Леонте Орбишор, вытягивая вперед шею.

— Болтать-то все горазды, — сердито буркнул Тоадер Стрымбу, — но делать ничего не делается. Вот давеча побывал я на суде в Питешти, так люди там клялись, что до весны все мы должны получить землю, король так велел. Даже осерчали и обругали меня за то, что я им не поверил.

Под разгоревшимися взглядами крестьян Петре пробормотал:

— Очень может быть… В Бухаресте люди о чем только не говорят! Одни — одно скажут, другие — иное. Бояре и сами не знают, как лучше сделать, чтобы угодить народу. Потому-то они все советуются, прикидывают, да никак, видно, пока не столкуются…

— Ясное дело, не легко отдавать из своего кармана, когда от бога слишком много досталось! — проворчал Игнат.

— Пусть только король прикажет, а потом уж не бойся, люди своего не упустят, заберут, что им положено, хотят этого бояре или нет! — запальчиво крикнул Тоадер Стрымбу со злобным огоньком в глазах.

— Конечно, ежели король тебя послушает, в точности так и будет, — насмешливо хмыкнул Бусуйок, — но дело-то в том, что король среди бояр живет и не станет он с ними ругаться ради тебя, Тодерикэ!

Кое-кто рассмеялся, а Леонте Орбишор твердил свое:

— Эх, кабы дошел наш голос до самого короля…

В эту минуту сквозь толпу, окружившую Петре, с громким плачем протолкалась его мать.

— Петрикэ, Петрикэ, сыночек родимый! Хороший ты мой! Привел тебя господь бог как раз ко времени, когда у меня не жизнь, а горе сплошное! Ох, радость-то какая! Значит, помогли тебе всевышний и пречистая дева… — всхлипывая, причитала старуха, лаская и целуя сына.

Петре обнял ее за плечи, мягко утешая:

— Успокойся, мать, успокойся, будет тебе плакать!

Состарившаяся до времени Смаранда утерла кончиком платка слезы и на миг счастливо улыбнулась. Тут же она снова расплакалась, не в силах даже толком расспросить сына, как он добрался до дому. Может быть, пришлось ему тащиться со станции пешком и он голоден? Но Петре ее успокоил: он совсем не устал, потому что на полустанке Бурдя, где он сошел с поезда, ему повезло: он повстречал Штефана Оанцэ, а тот довез его на повозке до Леспези, так что он приехал как настоящий барин.

— А теперь пойдем-ка, мать, домой, мы уж и так слишком долго здесь замешкались, — сказал Петре и попрощался со всеми.

Пантелимон пошел его проводить, не выпуская из рук сундучка. Дом Петре находился пониже барской усадьбы, почти у самой околицы, на дороге, ведущей к Руджиноасе. Как только они отошли от корчмы, Петре спросил:

— А где же Мариоара, мама? Что-то я ее не приметил среди девок.

Смаранда рассказала сыну, что Мариоару ее тетка Профира, стряпуха, пристроила на барскую усадьбу. Жалованье там большое, а работа — легкая. Со стороны корчмы снова послышалась музыка, танцы, видно, возобновились, и Пантелимон тут же подумал, что из-за Петре он забыл о Домнике.

На лавочке возле калитки жандармского участка унтер Боянджиу беседовал со сборщиком податей Константином Бырзотеску, долговязым, костлявым и лысоватым. Петре снял шляпу и поздоровался коротко, по-военному:

— Здравия желаю, господин унтер!

— Вернулся, Петре? — дружелюбно отозвался Боянджиу.

Петре подошел ближе и уважительно доложил, что в награду за хорошее поведение и за то, что у него не было никаких взысканий, господин капитан отпустил его домой на несколько дней раньше. Унтер задал ему еще какие-то вопросы, повздыхал по Бухаресту, где кутил раза два, когда был холостяком, и прикрикнул на Пантелимона:

— Вот и ты, малый, веди себя, как Петре, да не смей бунтовать!

Усмехнувшись, он пригрозил парню пальцем и пожал Петре руку: