Хулио Кортасар - Счастливчики

Желтый глаз фонарика пополз по бетонному полу, усеянному соломенной трухой, металлическим мусором, мятой бумагой. Тихие разговоры гулко зазвучали в огромном пустом бараке. Желтый глаз высветил длинную таможенную стойку и застыл, указывая путь осторожно приближавшейся кучке людей. Слышно было, как Мохнатый сказал: «Ну и навороты, точь-в-точь как у Бориса Карлофа». Фелипе Трехо закурил сигарету (мать ошеломленно уставилась на сына, первый раз курившего в ее присутствии), и огонек спички на мгновение неверным светом осветил всю сцену — вереницу растерянных людей, направлявшихся вглубь помещения к дверному проему, за которым темным светом светилась ночь. Нора, повиснув на руке Лусио, зажмурилась и не желала открывать глаз, пока они не окажутся за дверью, под открытым небом без звезд, на свежем воздухе. Они первые увидели пароход, и когда взволнованная Нора обернулась, чтобы сообщить об этом остальным, полицейские с инспектором уже окружили процессию, фонарик был погашен, и только тусклый свет уличного фонаря освещал край деревянного трапа. Инспектор отрывисто похлопал в ладоши, и из нутра пакгауза, неловкой насмешкой, донеслись еще более отрывистые и механические хлопки.

— Я благодарю вас за проявленный дух сотрудничества, — сказал инспектор. — Мне остается лишь пожелать вам счастливого плавания. Судовые офицеры займутся вами и проводят в каюты. Пароход отчалит через час.

Медрано вдруг показалось, что слишком долго они, прикрываясь иронией, оставались пассивными, и он выступил вперед. Как всегда в подобных случаях, ему стало смешно, но он сдержался. И как всегда, он испытал глухое удовольствие, со стороны наблюдая себя самого в момент, когда собирался совершить поступок.

— Скажите, инспектор, уже известно, как называется судно?

Инспектор утвердительно наклонил голову. Даже в темноте ясно была различима плешь, обрамленная венчиком волос.

— Да, сеньор. Офицер только что сообщил мне, а ему позвонили из центра и сказали, куда нас вести. Судно называется «Малькольм» и принадлежит компании «Маджента Стар».

— Грузовое, судя по очертаниям, — сказал Лопес.

— Грузопассажирское, сеньор. К тому же — из лучших, поверьте. Превосходно оборудованное, готовое принять на борт небольшую группу избранных пассажиров, каковыми вы и являетесь. У меня есть опыт в этой области, хотя я и служил главным образом в налоговых учреждениях.

— Вам будет там прекрасно, — сказал полицейский офицер. — Я поднимался на судно и заверяю вас, это так. Была заминка, команда бастовала, но теперь все улажено. Вы же знаете, как разлагают коммунистические идеи, раз от разу служащие разбалтываются, но, к счастью, мы живем в стране, где есть порядок и власть. И в конце концов даже самые отпетые иностранцы берутся за ум и кончают дурить.

— Поднимайтесь на борт, сеньоры, пожалуйста, поднимайтесь, — сказал инспектор, отступая в сторону. — Очень приятно было познакомиться, и сожалею, что мне не посчастливилось отправиться с вами в плавание.

И он хихикнул, как показалось Медрано, деланно. Все столпились у трапа, кто-то прощался с инспектором и офицерами, а Мохнатый снова принялся помогать переносить дона Гало, который, похоже, задремал. Женщины с опаской цеплялись за перила, остальные поднялись быстро и молча. Когда Рауль, уже на нижней палубе, вздумал оглянуться, то увидел в густой тени инспектора и офицеров, они тихо о чем-то разговаривали. И, как все это время, всё — приглушенно — и свет, и голоса, и даже плеск речной волны о корпус судна и о причал. Да и на капитанском мостике «Малькольма» было не особенно светло.

Сейчас Персио снова примется думать, фехтовать мыслью, как коротким сухим прутом, сосредотачиваясь на добравшейся уже до каюты глухой дрожи: как будто на ворохе фетровых обрезков идет борьба или кавалькада проносится по роще пробковых дубов. Неизвестно, в какой момент огромный лангуст двинул главный шатун, и маховик, в котором долгие дни дремала скорость, раздраженно выпрямился, протирая глаза, и стал расправлять свои крылья, хвост, фаланги, готовясь атаковать воздушные и водяные просторы, хрипло взреветь сиреной, отозваться чутким нактоузом. Даже не выходя из каюты, Персио уже знает, что представляет собой судно, и находит свое место на нем в этот азимутальный момент, когда два грязных упорных буксира начнут метр за метром тащить за собой огромную махину из меди и железа, отрывая ее от каменистого берегового причала, вырывая из цепких объятий бухты. Рассеянно открывая черный баул, с восхищением оглядывая шкаф, такой вместительный, и хрустальные стаканы, благоразумно прикрепленные к стене, и письменный столик с писчей бумагой в папке из светлой кожи, он чувствует себя как бы сердцем этого судна, сердцевиной, куда доходит все учащающееся и становящееся все более ровным биение. И Персио уже видит судно как капитан, стоящий на капитанском мостике, в центральное смотровое окно, откуда виден весь нос с передними мачтами и острый угол, вспенивающий глади вод. Интересно, что нос судна видится ему так, как если бы он снял со стены картину, на которой тот нарисован, и держал бы ее на ладонях, горизонтально, так что линии и объемы ее верхней части, удаляясь от глаза, уменьшались бы, и все пропорции, задуманные художником в вертикальном плане, изменились бы, и возник иной порядок, тоже возможный и приемлемый. Но главное, что видит Персио с капитанского мостика (но находясь в каюте, а представляется ему все это словно во сне или на экране радара) главное, что он видит — это зеленоватая темень с желтыми огнями на правом и левом борту, и белый прожектор на призрачном бушприте (невероятно, чтобы на «Малькольме», современнейшем судне, гордости компании «Маджента Стар», был бушприт). В смотровое окно, закрытое толстым фиолетового оттенка стеклом, защищающим от речных ветров (вокруг будет одна глинистая вода, грязная вода реки Ла-Платы, Серебряной реки, ну и названьице, а в ней — рыбы багре, а может, и дорады, золотистые дорады в серебряной реке Ла-Плате, совсем неподходящее ювелирное сочетание, дурной вкус), Персио начинает угадывать очертания носа и палубы и видит их все яснее, и ему вспоминается что-то, например, картина художника-кубиста, но, разумеется, снова так, будто он держит ее на ладонях, и нарисованное в нижней ее части представляется более близким, а в верхней — более далеким. Словом, Персио видит по правому и по левому борту необычные формы, а дальше — неясные тени, возможно, голубоватые, как на картине Пикассо, изображающей гитариста, и в центре — две мачты и бухты канатов (грязная и прозаическая, но неизбежная деталь), которые, вызывая в памяти картину, представляются двумя кругами, один — черный, а другой — светло-зеленый, и двумя черными полосами, образующими голосник гитары, если бы, конечно, можно было на картину, лежащую на ладонях, поместить две мачты и изобразить нос судна, «Малькольма», отплывающего из Буэнос-Айреса, — нечто мерцающее, подрагивающее и временами поскрипывающее на затянутой маслянистой пленкой поверхности реки-сковороды.