Олег Михайлов - Куприн

— Лет двадцать тому назад я обмерял лесные площадки в некоторых волостях Меленковского уезда Владимирской губернии. Народ во всей губернии здоровый, крепкий и состоятельный. Большинство о крепостном праве и не слышали, происходили от государственных крестьян. Деревни их были богатые. Рогатого скота множество, да не только ярославского, но и холмогорского и даже симментальского. Выпасы огромнейшие. Заливные и пойменные леса. А про своё сено меленковские так хвастались: «Кабы наше сено да с сахаром, так и попадья бы ела…»

Матросы замолкли, заворожённо слушали Куприна.

— Каждая деревня сколько скота-то выгоняла? Голов триста, четыреста, а то и пятьсот! Деревни огромные, многолюдные. Наёмный пастух от общества в среднем более пятисот целковых за лето получал. Жалование прямо министерское! А расходы? На собаку, подпаска да на коровьи лекарства. Харчился же дарма: в каждой избе очередь. Летние дни долгие. Что им, пастухам, делать? Вот и плетут они лапти. Или ещё от нечего делать собирают на дорогах всякие ходячие напевы для своих дудок. Ох, на проезжей части чего не наслушаешься! Идёт отставной солдат на родину — поёт. Ямщик катит — поёт. Цыганский табор тащится — и там песни. Ребята деревенские вернутся к осени из Москвы или Питера — опять новые песни… А у пастухов-то уши привычные, захватистые. Им не в труд, а в удовольствие новый напев поймать. Были и такие молодцы, что сочиняли песни от себя, да ещё умудрялись играть их на два и на три голоса…

— А струмент-то, струмент какой? — поинтересовался матрос, принявший рожечников за орган.

— Погуще и попечальней — жалейка, самый, тонкий и чистый — свирель, потом ещё дудка, а самый главный — рожок. Из коровьего пустого рога его мастерили, и бывали они разной величины и разных ладов. Иной уж надо бы назвать не рожком, а рогом. На смежных пастбищах, случалось, встречались пастух с пастухом и давай играть друг перед другом на разные голоса… Кончали они свою работу посла Покрова, тогда и расчёт получали. Но был у них почтенный старый обычай: прежде чем разбрестись по домам, обязательно завернуть в богатое и большое село Меленковского уезда — Сербово в положенный пастушеский день, в который искони веков, год за годом происходило состязание между искусниками играть на рожках и жалейках. Я и сам видел этот праздник! Играют и поодиночке, и вдвоём, и втроём, и вчетвером. А старинные песни ведут все полным хором. Например: «Долина, моя долинушка, раздолье широ-о-окое». Старинчатая, славная песенка…

В своей комнате Куприн долго сидел у растворенного окна, глядел на Неву, на её прекрасные мосты, на лёгкую красную громаду Зимнего дворца. В стекле он увидел отражённую большую тень и обернулся, не испытав испуга.

Это был странный матрос-гигант.

— Простите, что потревожил вас, Александр Иванович, — мягким тоном сказал он. — Я вот всё думал и передумывал о вашем чувстве к родине. Что оно такое, в самом деле? Нет, я ещё продумаю этот вопрос…

И до самой ночной поры они сидели молча, глядя на бессонную Неву и на засыпающий Петроград…

4 июля 1918 года в редактируемой Амфитеатровым газете «Русская воля» появилась статья «Освобождение Куприна» [67] ...в редактируемой Амфитеатровым газете «Русская воля»...— Амфитеатров Александр Валентинович (1862—1938), русский писатель, автор многочисленных повестей, рассказов, драм, очерков. В 1902 г. за опубликование сатирического фельетона «Господа Обмановы» (о царской семье) был выслан в Минусинск. В 1905 г. эмигрировал в Париж, где издавал оппозиционный журнал без определённого политического направления «Красное знамя». Вернувшись в Россию, в 1916 г. возглавил публицистический отдел в националистической газете «Русская воля». В феврале 1917 г. за публикацию «Этюдов» с криптограммой, прочитывавшейся как брань в адрес министра внутренних дел А. Д. Протопопова, был в административном порядке выслан в Иркутск. Февральская революция дала ему возможность вернуться в Петроград. Октябрьскую революцию встретил враждебно. В 1921 г. с семьёй бежал за границу (через Финский залив на лодке). Жил в Италии. . К этому времени (12 июня) был расстрелян под Пермью великий князь Михаил Александрович.

Первым печатным выступлением Куприна после четырёхдневного заключения был очерк памяти видного большевика М. М. Володарского, убитого эсером, «У могилы».

В нём отразились как определённые сдвиги, произошедшие в общественной позиции Куприна, так и приверженность прежним идеям о несвоевременности грандиозной программы преображения старой России, предложенной большевиками. «Володарский, — отмечает он, — ведя войну с оппозиционной печатью, выступал её публичным обвинителем, не ища личных выгод и не имея в виду личных целей. Он весь был во власти горевшей в нём идеи. Он знал, что противник его искуснее в бою и вооружён лучше. Но он твёрдо верил в то, что на его стороне — огромная и святая правда». О больных и острых вопросах Куприн высказывается искренне, прямодушно, он чист и в своих ошибках и заблуждениях. «Большевизм, — пишет он, — в обнажённой своей основе представляет бескорыстное, чистое, великое и неизбежное для человечества учение. Он вовсе не помрачается оттого, что его мысли перешли в дело не вовремя…»

О переменах, которые происходили в сознании Куприна, говорило и его сближение с Горьким. В Петрограде голода, эпидемий, молчания, в самое трудное время Горький стал средоточием консолидирующего движения русской интеллигенции, которой было суждено стать интеллигенцией советской. На его призыв к объединению из городских нор и пещер выходили голодные и колеблющиеся учёные, вставали к своим ретортам и колбам, литераторы снова брались за перо. При созданном им Союзе деятелей художественной литературы возникало издательство «Всемирная литература». В союзе, кроме Горького, приняли участие Куприн, Блок, Шишков, Чапыгин, Муйжель.

В сыром осеннем Питере Горький чувствовал себя плохо. Он покашливал, сдвигал пестро шитую шелками тюбетейку, открывая наголо, до голубизны обритую голову. Но с Куприным сидел долго, рассуждая и прикидывая возможности нового издательства.

— Духовный голод велик, огромен, — глуховато говорил он после глубокой затяжки, — не только у той массы, что читала раньше и не получает уже несколько лет регулярного притока духовной пищи, но и развился у новой читательской массы, гораздо большей, чем прежняя…

Он раскурил новую папиросу от только что закуренной, затянулся, закашлялся, сказал сквозь кашель:

— Глядите в глубь событий, отрывайтесь от случайного, внешнего… И не обижайтесь на перегибы… Они неизбежны… Давайте работать. Будем издавать образцовые произведения конца прошлого и начала нынешнего века. Двинем ваш «Поединок»… Народу нужны и хорошие книжки, и хорошие журналы и газеты.