Олег Михайлов - Куприн

Председатель петроградского совдепа Г.Е. Зиновьев осуществлял вместе с руководителем чрезвычайки М.С. Урицким крайне свирепую политику репрессий. Были расстреляны четыре великих князя и в их числе знаменитый историк Николай Михайлович [64] Были расстреляны четыре великих князя и в их числе знаменитый историк Николай Михайлович...— Николай Михайлович (1859—1919), великий князь, внук Николая 1. Его монографии по истории России первой четверти XIX в. содержат значительный документальный материал. Был также президентом Русского исторического общества. ; производились широкие аресты среди дворянства, чиновников, офицерства, промышленников, учёных, духовенства. Партия Чернова — правые эсеры — ушла в подполье. Закрывались все небольшевистские газеты, которые появлялись на короткое время вновь под разными названиями — «Эра», «Эхо», «Петроградский листок», «Молва», «Вечернее слово» и т.д. Замирала театральная жизнь. Погасли нарядные витрины магазинов и ресторанные вывески.

С особой, обострённой болезненностью восприняла диктаторский режим большевиков интеллигенция. Даже Горький, этот «буревестник революции», ужаснулся, заглянув в разверзшуюся бездну насилия и произвола; в редактируемой им газете «Новая жизнь» (тоже вскоре — 16 июня 1918 года — закрытой) велась ожесточённая полемика с большевиками, которые, как писалось на её страницах, «бесчинствуют на вакантном троне Романовых». В литературной среде тем, кто сотрудничал с новой властью, не подавали руки, от них отворачивались на улице, Зинаида Гиппиус, непримиримая с новыми порядками, мрачно острила: «Говорят, к Блоку в квартиру вселили красногвардейцев. Хорошо бы — двенадцать!»

Испытания начинались с быта. Зима 1918 года принесла голод, холод, сыпняк. Петроградские квартиры, лишённые электричества и воды, больше походили на пещеры. В бывшей столице оставалось менее половины жителей. Но ещё хуже было маленькой Гатчине, наводнённой беженцами, солдатами, рабочими, обывателями, мобилизованными на строительство оборонительных сооружений.

Куприн не падал духом. Чтобы как-то прокормить семью, он вместе с художником Щербовым и некоторыми другими гатчинцами организовал подобие огородной артели. Совместно добывали они семена, обрабатывали землю, сажали на месте цветников картошку. На творчество уже не хватало сил. Лишь изредка появлялись его статьи и очерки в петроградских газетах — летучие и беглые отклики на злобу дня.

С болью и грустью наблюдал Куприн, как замирала в Гатчине жизнь, как пустели улицы, как приходили в упадок дворцы, несмотря на старания назначенного большевиками комиссаром музея Кабина. Александр Иванович ревниво относился ко всему, что было связано с любимым городом, даже если речь шла о великом князе Михаиле Александровиче [65] ...о великом князе Михаиле Александровиче...— Михаил Александрович (1878—1918), великий князь, брат Николая II. В 1898—1917 гг. состоял на военной службе, командовал кавказской дивизией, корпусом, был генерал-инспектором кавалерии. В 1917 г. после отречения Николая II также отказался от прав на престол. , морганатическая жена которого Брасова проживала в Гатчине. О личности великого князя он много слышал от француженки Барле, которая обучала языку его дочь Ксению и детей Михаила Александровича.

Куприн в эту пору оставался истовым республиканцем и демократом. Относясь с предвзятой антипатией к фамилии Романовых, считая, что они будто бы «мстительны, трусливы и вероломны», он выделял великого князя Михаила Александровича, видел в нём человека простецкого и честного, восхищался его отказом принять российский престол после отречения Николая II («Я последую воле народа...») и нацепленным красным бантом. И когда он узнал, что петроградские власти арестовали великого князя и выслали в феврале 1918 года в Пермь, то выступил в его защиту на страницах газеты «Молва».

Статья «Михаил Александрович» в тех условиях выглядела настолько странно, донкихотски простодушно и в то же время рискованно, что перепуганные редакторы «Молвы» Муйжель и Василевский-Небуква сочли необходимым сопроводить её припиской:

«Помещая эту статью А. И. Куприна, редакция оставляет её на ответственности высокоталантливого автора».

Вечера Куприн коротал за преферансом с гатчинскими обывателями — настоятелем кладбищенской церкви, неким отставным полковником и толстеньким инженером-электриком. Елизавета Морицовна не одобряла его увлечения картами, но гостей встречала любезно. Тайным знаком приглашения преферансистов служил пиратский флаг, который Куприн вывешивал на помойке, возвышавшейся как холм.

В тот июньский вечер он угостил партнёров крошечной порцией ректифицированного разбавленного спирта, который выменивал у местного аптекаря Файнштейна, и, как обычно, предложил:

— Чтоб укрепить наш альянс, сыграем, братья, в преферанс.

В самый разгар картёжа, когда неосторожный батюшка оказался, как говорится, в полной коробке и все ожидали от него одно из любимых присловий — «Стала она призадумывать себя» — он вдруг стал бледнеть, не отводя глаз от двери в переднюю. Все невольно повернули головы в этом же направлении. Там стояла перепуганная и тоже бледная кухарка Катерина Матвеевна, а за её спиной тускло поблескивали лезвия штыков, смутно шевелились толпившиеся в передней люди. Появился однорукий долговязый комиссар в поношенном чёрном пиджаке и, протянув почтовый листок, сказал:

— По мандату от Совета рабочих и солдатских депутатов мы должны произвести в этой квартире обыск…

Пока комиссар в сопровождении Елизаветы Морицовны обследовал комнаты, Куприн предложил было партнёрам закончить пульку. Но те зашипели:

— Какая уж тут пулька! Вы лучше спрячьте поскорее карты, пока не поздно. Сами знаете, как на это теперь смотрят… Да и вообще тут для нас в чужом пиру похмелье. Ну мы понимаем, вы писатель, вы там могли что-нибудь такое написать. А за что же нас-то арестовали?

Минут через двадцать комиссар вслед за внешне спокойней Елизаветой Морицовной вошёл в гостиную. Партнёры Куприна были немедленно и очень вежливо отпущены по домам. Правда, по торопливости ни один из них не попрощался с хозяевами. Большевики оказались людьми гораздо более светскими. Комиссар даже попросил позволения сесть для составления протокола. Он начал было делать подробную опись груды писем, деловых бумаг, контрактов с издательствами, записных книжек, фотографических карточек, черновиков, беглых заметок, шутливых стихов, но скоро махнул рукой и спросил:

— Нет ли у вас каких-нибудь весов?

Катерина Матвеевна, выкатывая глаза от страха, принесла медные, кухонные, с плоской круглой тарелкой. Комиссар быстро взвесил реквизит и дал расписку в том, что принял вещей на девять фунтов.