Эрнест Хемингуэй - Райский сад

– Ты очень хорошая, – сказала Марита.

– Нет. Со мной все кончено, и давно.

– Я виновата, – сказала Марита. – Я вела себя глупо, отвратительно.

– Напротив. Все, что ты сказала, – правда. И давайте прекратим болтать и будем друзьями. Разве нельзя?

– А разве можно? – спросила ее Марита.

– Я бы хотела, – сказала Кэтрин. – И не будем ломать комедию. Пожалуйста, Дэвид, пиши свою книгу столько, сколько хочешь. Знаешь, я хочу только, чтобы ты писал как можно лучше. С этого все у нас началось. Будем считать, что ничего не случилось.

– Ты просто устала, – сказал Дэвид. – И наверное, не обедала.

– Может быть, нет, – сказала Кэтрин. – А может быть, да. Можем мы обо всем забыть и остаться друзьями?

«Итак, мы – друзья, что бы это ни значило», – подумал Дэвид. Он старался не думать, а только отвечать и слушать, завороженный нереальностью происходящего. Он слышал, как они говорили друг о друге, и, конечно же, обе знали, что они думают на самом деле и что рассказывают ему о себе. В этом смысле они действительно были друзьями – понимая друг друга, расходились в главном, доверяли друг другу, но подозрениям не было конца, и при этом им было хорошо вместе. Ему тоже было хорошо с ними, но на сегодня хватит.

Завтра он вернется в свою далекую страну, ту, к которой Кэтрин его ревновала, а Марита любила и понимала. Он был счастлив в той, оставшейся в рассказе, стране, но знал, что счастье это не может быть долгим, и ему приходилось отрываться от всего, что он любил, и возвращаться к удушающей пустоте сумасшествия, которое теперь приняло форму неуемного желания практической деятельности. Он устал и от того, что Марита помогала сопернице. Ему Кэтрин не враг, ну разве что в минуты тех бесплодных, бессмысленных любовных поисков, когда она пыталась стать им и таким образом оборачивалась врагом самой себе.

«Но ей так необходим соперник, что она должна постоянно держать кого-либо возле себя, а ближе и беззащитнее, чем она сама, знающая все слабые и сильные стороны и бреши в нашей обороне, никого нет. Она искусно обходит меня с флангов и вдруг обнаруживает, что это ее же собственный фланг, и последняя схватка всегда в вихре пыли, только пыль эта – наша собственная».

После ужина Кэтрин и Марита решили сыграть в триктрак. Они всегда играли всерьез, и, как только Кэтрин пошла за доской, Марита сказала Дэвиду:

– Пожалуйста, хотя бы сегодня ночью не приходи ко мне.

– Хорошо.

– Ты меня понимаешь?

– Это слово здесь неуместно, – сказал Дэвид. Чем меньше времени оставалось до начала работы, тем суше был его тон.

– Ты сердишься?

– Да, – ответил Дэвид.

– На меня?

– Нет.

– Нельзя сердиться на больных.

– Поживешь с мое, – сказал Дэвид, – поймешь, что только на них и сердятся. Заболеешь сама, тогда поймешь.

– Надеюсь, на меня ты не будешь злиться.

– Лучше бы я вообще вас не знал.

– Пожалуйста, не надо так, Дэвид.

– Ты же знаешь, что это не так. Я лишь настраиваюсь на рабочий лад.

Он ушел в спальню и, включив настольную лампу со своей стороны постели, улегся поудобнее и стал читать одну из книг У. Г. Хадсона. Книга называлась «Природа холмистых местностей», и он выбрал ее для чтения за самое скучное название. Возможно, чтобы успокоиться, и потому он старался отложить самые интересные на потом. Но, кроме названия, в книге не было ничего скучного. Он читал с удовольствием и незаметно перенесся в лунную ночь, где вместе с Хадсоном и его братом скакал верхом через белые заросли высокого, достающего до груди, чертополоха, но постепенно стук костяшек и приглушенные женские голоса вернули его к реальности. Спустя некоторое время, когда он вышел из комнаты, чтобы приготовить себе виски с содовой и снова уйти читать, они даже показались ему обычными людьми, занятыми обыкновенной игрой, а не персонажами некой невероятной пьесы, в которой и его заставили играть странную роль.

Он вернулся в спальню, почитал еще, не торопясь выпил виски, выключил свет и задремал, когда услышал, как в комнату вошла Кэтрин. Ему показалось, что она долго возилась в ванной, прежде чем лечь рядом, и он, боясь шевельнуться, старался дышать ровно, надеясь, что сможет заснуть.

– Ты не спишь, Дэвид? – спросила она.

– Кажется, нет.

– Не просыпайся, – сказала она. – Спасибо, что лег здесь.

– Я всегда тут сплю.

– Но ведь ты не обязан.

– Я тут сплю.

– Я рада, что ты пришел. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи…

– Ты не поцелуешь меня перед сном?

– Конечно, – сказал он.

Он поцеловал ее, и она показалась ему прежней Кэтрин, такой, какой она время от времени возвращалась к нему.

– Прости, я опять вела себя глупо.

– Не будем об этом.

– Ты меня ненавидишь?

– Нет.

– Мы можем начать все сначала?

– Не думаю.

– Тогда зачем ты здесь?

– Тут мое место.

– Только и всего?

– Я подумал, тебе, должно быть, одиноко.

– Да.

– Нам всем одиноко, – сказал Дэвид.

– Ужасно. Лежать в одной постели и быть одинокими.

– Выхода нет, – сказал Дэвид. – Твои планы, твои затеи – все пустое.

– Но я же еще ничего не сделала.

– Сплошное сумасбродство, с самого начала. Мне надоели безумные затеи. Не только у тебя может лопнуть терпение.

– Я знаю. Но почему бы нам не рискнуть еще раз, а я постараюсь быть послушной. Я смогу. У меня почти получилось.

– Мне все надоело, дьяволенок. Опротивело до мозга костей.

– Ну попробуй еще. Ради нее и ради меня.

– Ничего не выйдет. Надоело.

– Она сказала, что ты прекрасно провел день, был весел и тебя ничто не мучило. Попробуй еще раз, ради нас обоих. Мне так этого хочется.

– Тебе всего очень хочется, а стоит добиться своего – и, конечно, уже на все наплевать.

– На этот раз я вела себя слишком самонадеянно и нагло. Пожалуйста, попробуем еще раз?

– Давай спать, дьяволенок, и не будем об этом.

– Поцелуй меня еще, пожалуйста, – сказала Кэтрин. – Я засну, потому что знаю – ты послушаешь меня. Ты всегда делаешь так, как я прошу, потому что на самом деле хочешь того же.

– Ты думаешь только о себе.

– Неправда, Дэвид. Я – это и ты и она одновременно. Поэтому все так получилось. Ты ведь меня понимаешь, правда?

– Спи, дьяволенок.

– Сейчас. А ты поцелуешь меня еще, чтобы нам не чувствовать себя такими одинокими?

Утром он снова был на дальнем склоне горы. Слон больше не уходил от погони, а бесцельно бродил по окрестностям, останавливаясь время от времени, чтобы попастись, и Дэвид знал, что скоро они его настигнут. Он пытался вспомнить, что он тогда чувствовал. Он еще не полюбил слона. Об этом он должен помнить. Он испытывал только жалость, потому что устал сам и понял, каково приходится старикам. Он был очень молод, но уже смог понять, что значит глубокая старость. Он тосковал без Кибо и, думая о том, как Джума убил друга его – слона, невзлюбил Джуму, а слон стал ему братом. Он понял, как много значила для него та лунная ночь, когда они с Кибо шли за слоном и, настигнув его у лесной прогалины, увидели огромные бивни. Но тогда он еще не догадывался, что больше ничего хорошего его не ждет. Теперь же он понимал, что они убьют слона и он не сможет помешать.