Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман

Какой философ смог бы воспрепятствовать погружению Германа в болото, в котором тот сейчас оказался? Ни Беркли и ни Юм, ни Спиноза и ни Лейбниц, ни Гегель и ни Шопенгауэр, ни Ницше и ни Гуссерль. Все они проповедовали некую мораль, но ее сила, ее мощь была недостаточной для того, чтобы противостоять искушению. Можно быть последователем Спинозы и нацистом; можно увлекаться гегельянской феноменологией и работать на Сталина; можно верить в монады, в мировую душу, в слепую волю, в европейскую культуру, в трансцендентальный субъективизм и при этом совершать преступления.

Ночью, лежа в постели, Герман размышлял: он обманывает Машу, Маша обманывает его. У обоих были одинаковые мотивы: за несколько лет нужно получить от жизни все, потому что скоро придет смерть, ночь, угасание жизненных сил, вечность без воздаяния, без наказания, без желаний. За этим мировоззрением скрывались разочарование, обман и принцип «кто сильней, тот и прав».

Избежать этого можно, только обратившись к вере в Бога. А к чьей вере обращаться ему, Герману? Не к вере же тех, кто во имя Господа создали инквизицию, устраивали крестовые походы и кровавые войны. Для него, для Германа, есть только одно прибежище — обратно к Торе, к Талмуду, к Шулхан Аруху, к еврейским книгам. Он сомневается? Разве те, кто сомневаются в существовании кислорода, не дышат? Разве те, кто не признают наличие гравитации, отказываются ходить по земле? Если он, Герман, задыхается без Бога и без Торы, он должен служить Богу и читать Тору… И Герман, раскачиваясь, продолжал нараспев: «И она… кормит ребенка». Мишна не следует школе Шамая, потому что мы учим: если женщина поклялась не кормить ребенка, говорит школа Шамая, она вынимает грудь у него изо рта. А школа Гилеля говорит: муж принуждает ее, и она кормит ребенка… [89] Шамай и Гилель — мудрецы, жившие в I в. до н. э. По многим вопросам полемизировали. Закон следует за точкой зрения Гилеля.

Снова зазвонил телефон. Ядвига вошла на кухню. В одной руке она держала утюг, в другой — кастрюлю с водой.

— Почему ты не отвечаешь на звонок? — спросила она.

— Я больше не буду отвечать на звонки в праздники. А если ты хочешь стать еврейкой, не гладь белье в Шмини Ацерет.

— Это ты пишешь в субботу, а не я.

— Я больше не буду писать в субботу. Если мы не хотим стать нацистами, мы должны служить Богу.

— Пойдешь со мной сегодня на «куфес».

— Надо говорить «акуфес», [90] Акуфес — ашкеназское произношение «акафот». Акафот — обряд праздника Симхат Тора (Симхес-Тойре), когда прихожане обходят биму, возвышение в центре молельного зала синагоги, со свитками Торы. а не «куфес». Я пойду с тобой. Сходи в микву, если хочешь быть настоящей еврейкой.

— Я сделаю все, что ты скажешь.

— Пусть будет так. Эйзе иша кшейра аойса роацон баала — какая женщина чиста? Та, которая исполняет волю своего мужа.

— Когда ты сделаешь из меня еврейку?

— Я поговорю с раввином. Я начну учить тебя молитвам.

— У нас будет ребенок?

— Если на то будет воля Божья…

Ядвига покраснела, ее глаза загорелись. Она была вне себя от радости.

— А что делать с утюгом?

— Отложи его до конца праздника…

Ядвига постояла еще немного и ушла. Затем снова вернулась на кухню. Герман потрогал свой подбородок, сегодня он не брился с утра, и борода уже начала расти. У него возникла мысль, что больше ему нельзя будет писать для рабби Лемперта, даже в будние дни. Это фальсификация. Ему, Герману, придется искать работу учителя или что-нибудь подобное. Он разведется с Тамарой. Он сумеет сделать то, что удавалось сотням поколений евреев до него. Покаяться? Она, Маша, не покается, она со всеми своими иллюзиями и амбициями до мозга костей современная женщина.

Лучше всего, если он, Герман, уедет из Нью-Йорка. Он поселится в каком-нибудь далеком городке. Иначе его будет постоянно одолевать искушение вернуться к Маше. Одно ее имя волнует его. Телефонный звонок возбуждает нервную систему. В этом звуке слышна ее ярость, похоть, привязанность. Когда он смотрит в комментарии Раши [91] Акроним слов «рабейну Шломо Ицхаки (наставник наш Шломо сын Ицхака)» (1040–1105) — крупнейший комментатор Библии и Талмуда, жил в Труа, Франция. или тосафистов [92] Комментаторы Талмуда, жившие в XII–XIII вв. в Германии и Франции, последователи Раши. , ему вспоминаются Машины ласки, пикантные разговоры, игривые замечания, насмешки над всеми теми, кто вожделеет ее и бегает за ней, как кобель за сукой. Без сомнения, это Маша виновата в том, что случилось с Леоном Торчинером. У нее есть тысяча способов, как сделать свинью кошерной [93] Выражение, означающее изощренную казуистику. .

На мгновение мысли Германа как будто остановились. Он сидел над Гемарой и смотрел на буквы и слова. От них веяло чем-то родным, чем-то таким, что никогда не может стать чужим или состариться. В этих текстах — его дом. Страницами этих книг были воспитаны его родители, родители его родителей, все поколения, от которых он происходит. Эту манеру письма не смогли перевести ни на какой другой язык, только переложить на идиш. Даже такая фраза, как «жена существует только для красоты», имела здесь глубоко религиозный смысл. От нее пахло не косметикой, а синагогой, женской частью молельни, покаянными молитвами, причитаниями, изгнанием, мученичеством.

Разве это можно объяснить? Евреи взяли слова с рыночной площади, из лавок, из ремесленных мастерских, из спален и наделили их святостью. Даже слова «вор» и «разбойник» приобрели в Гемаре новое звучание, другое значение, другие ассоциации, чем в других языках. Грешники из Гемары воровали и грабили только ради того, чтобы евреям было чему учиться, чтобы Раши мог оставить по этому поводу свой комментарий, чтобы тосафисты задали свои вопросы, чтобы Магаршо, Магарам и Магаршаль [94] Акронимы крупнейших комментаторов Талмуда: Шмуэля Эдельса (1555–1631, Польша), Меера из Ротенбурга (1215–1293, Германия), Шломо Лурии (1510–1573, Польша). искали противоречия, приводили интерпретации и заканчивали свои рассуждения фразами: «следует постановить» или «требует дальнейшего рассмотрения»… Даже язычники, упомянутые в Гемаре, служат идолам только ради того, чтобы в Талмуде появился трактат об идолопоклонстве.

Телефон зазвонил снова, и Герману показалось, что в звуке звонка он слышит Машин крик. Он услышал ее призыв: ты можешь, по крайней мере, меня выслушать! По закону нельзя слушать только одну сторону, если один оговаривает другого и позорит его, то он и сам не заслуживает доверия. Герман знал, что он нарушает все обеты, и тем не менее встал и поднял трубку. Он сказал:

— Алло.

В трубке было странно тихо. Должно быть, Маша потеряла дар речи. Оба прислушивались к напряженному молчанию, к непониманию и обиде, древней, как Адам и Ева. Герман спросил: