Генри Джеймс - Повести и рассказы

«Господи, какие бы книги я мог написать, будь у меня такое чудесное место для работы!» — подумал Пол. Внешний мир со всеми его случайностями и уродством был здесь так искусно устранен, и при покровительстве этих богато убранных стен, под эгидою этого льющего свет неба образы, созданные художником, могли жить на свободе своей собственной жизнью. Пол Оверт скорее предугадывал, нежели мог заметить в тот именно день, ибо для этого было слишком мало еще оснований, что у его нового друга есть одно качество, восхитительное качество — ослеплять своего собеседника прорывающимися вдруг яркими озарениями в минуты, когда тот не ждет их и, может быть, даже меньше всего склонен ожидать. Общение и близость с ним утверждали себя не размеренной постепенностью, а какими-то прыжками.

— А вы действительно читаете их? — спросил Сент-Джордж, кладя корректуру обратно на стол, после того как Пол захотел узнать, когда выйдет в свет его новая книга. И когда тот ответил: «О, конечно, всегда», он уловил в его словах какие-то нотки, которые снова его развеселили. — Вот вы идете поздравить бабушку с днем рождения, и это очень похвально, тем более что долго она не протянет. Она уже ничего не может и ничего не соображает; она ослепла, оглохла, у нее отнялась речь; но всякая почтительность к старшим и хорошие привычки заслуживают нашего уважения. Ну и сильный же вы человек, если вас хватает на то, чтобы их одолеть! Что до меня, дорогой друг, то я бы не смог. Я знаю, вы сильный, и вот об этом-то я тоже хочу кое-что вам сказать. Вы действительно очень сильный. Я заглянул в ваши другие книги, и мне было так интересно. И как это мне никто о них не сказал раньше — никто из тех, кому бы я мог поверить! Но только кому можно верить? Просто удивительно, как вам удалось найти такое верное направление, это очень любопытно. И вы собираетесь продолжать в том же роде? Вот о чем мне хочется вас спросить.

— Собираюсь ли я писать новые вещи? — переспросил Пол Оверт, глядя со своего дивана на вопрошавшего его мастера и чувствуя себя школьником, счастливым оттого, что учитель его в хорошем настроении, а может быть, даже паломником древности, до слуха которого донеслись вещания оракула. Пусть собственные творения Сент-Джорджа и были в данное время слабы, как советчик он все равно был непогрешим.

— Новые… новые? Впрочем, дело ведь не в количестве; достаточно и одной, только бы она действительно была шагом вперед, продолжением того же порыва. Что мне хочется знать, так это решили вы или нет добиваться какой-то степени совершенства?

— Ах, совершенства! — вздохнул Оверт. — Как раз в прошлое воскресенье мы говорили об этом с мисс Фэнкорт.

— Да, говорить об этом они могут сколько угодно! Но они так мало стараются вам в этом помочь. Конечно, никто и не обязан это делать, но вас вот я считаю способным его добиться, — продолжал Сент-Джордж. — Вы, как видно, все основательно продумали. Не могу представить себе, чтобы у вас, например, не было плана. Такое уж у меня сложилось впечатление, это же редкость, чтобы чья-то книга так вот воодушевила; этим вы выделяетесь из других. Если у вас нет определенного плана и вы не собираетесь его создавать, то, разумеется, в этом нет ничего плохого, никому до этого нет дела, никто не станет вас принуждать и только два-три человека, не больше, заметят, что вы отклонились от прямого пути. Другие же, все остальные… каждая живая душа в Англии будет думать, что вы следуете этому плану: даю вам честное слово, им и в голову не придет в этом усомниться! Я буду одним из этих двух или трех, кто знает лучше. Вопрос теперь заключается только в том, можете ли вы писать для двоих или троих. Похоже ли это на вас?

— Я мог бы писать и для одного, если бы этим одним были вы.

— Не говорите так, я этого не заслужил, мне больно от ваших слов! — воскликнул Сент-Джордж. Глаза его загорелись, и взгляд сделался серьезным. — «Один» — это, разумеется, вы сами, ваша совесть, ваши мысли, подчинение всего остального единственной цели. Я вспоминаю эту высокую духовность, как вспоминают женщину, которую когда-то, в позорные дни юности, любили и покинули. Она преследует тебя исполненным укоризны взглядом, образ ее стоит перед тобою всю жизнь. Знаете, будучи человеком искусства, я ведь женился на деньгах.

Пол изумился и даже слегка покраснел, смущенный этим признанием; увидав на его лице смущение, хозяин дома усмехнулся и продолжал:

— Вы не так меня поняли. Я говорю не о моей дражайшей супруге; у нее, правда, было небольшое состояние, но не оно определило мой выбор. Я просто влюбился в нее так, как влюбляются многие другие. Я имею в виду продажную музу, которую я привел к алтарю литературы. Не делайте этого, мой мальчик. Она потом всю жизнь будет вас тянуть за собой!

— Но вы же ведь счастливы?

— Счастлив? Все это сущий ад.

— Есть вещи, о которых мне хотелось бы вас расспросить, — нерешительно сказал Пол Оверт.

— Спрашивайте о чем хотите. Я готов вывернуть себя наизнанку, лишь бы спасти вас.

— Спасти меня? — повторил Пол Оверт.

— Заставить вас помнить об этом, заставить все видеть насквозь. Как я вам уже говорил в тот вечер в Саммерсофте, я хочу, чтобы мой пример был всегда у вас перед глазами.

— Ну что же, книги ваши от этого нисколько не хуже, — сказал Пол со смехом, чувствуя, что дышит атмосферой истинного искусства.

— Не хуже чего?

— Дарование ваше настолько велико, что оно проступает во всем, что вы делаете: и в том, что не так хорошо, равно как и в том, что лучше всего. Доказательство этого сорок томов ваших сочинений — сорок томов жизни, наблюдений, поразительного таланта.

— Ну, конечно, я совсем не глуп, и я это знаю, — спокойно ответил Сент-Джордж. — О, господи, до чего ничтожны были бы все мои творения, если бы я не был умен! Я ведь удачливый шарлатан, я сумел приобщить их к моей системе. А вы знаете, что это такое? Это carton-pierre. [157] клееный картон (фр.)

— Carton-pierre?

— Линкруста-Уолтон! [158] Линкруста-Уолтон — материал типа линолеума с рельефным рисунком, применяемый для обивки стен и названный в честь изобретателя линолеума англичанина Фредерика Уолтона (1860).

— О, не говорите таких вещей, у меня сердце обливается кровью! — запротестовал Пол. — Я вижу вас в прекрасном, счастливом доме, живете вы с комфортом, ваше имя в чести.

— По-вашему, это честь? — оборвал его Сент-Джордж тоном, который потом много раз вспоминался его собрату. — Я хочу, чтобы этой чести достигли вы. Я имею в виду настоящую честь. А это все подделка.

— Подделка? — воскликнул Пол, обводя глазами роскошную комнату, что было вполне естественно сделать в эту минуту.

— О, сейчас люди в этом так преуспели; все это удивительный обман!