Макс Бирбом - Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

— Да, — сказал герцог. — Позвоню, когда буду готов. — Тут он заметил, что девушка, в него, возможно, влюбленная, была по всем известным меркам исключительно хороша.

— А, — она запнулась, — а мисс Добсон…

— Нет, — сказал он, — Только я. — Из прощального ее взгляда, брошенного мельком на Зулейку, герцог понял, что действительно любим, и тем сильнее ему захотелось избавиться поскорее от незваной и ненавистной гостьи.

— Вы хотите избавиться «от меня? — спросила Зулейка, когда девушка вышла.

— Не хотел бы быть грубым; но — раз вы меня вынуждаете — да.

— Тогда возьмите меня, — воскликнула она, разведя руки, — и выбросите в окно!

Он холодно улыбнулся.

— Думаете, я шучу? Думаете, я буду сопротивляться? Попробуйте. — Она склонилась набок, демонстрируя безволие и транспортабельность. — Попробуйте, — повторила она.

— 3амысел ваш понятен, — сказал он, — и хорошо исполнен. Но, поверьте, чрезмерен.

— О чем вы?

— O том, что можете быть спокойны. Я не нарушу свое слово.

Зулейка покраснела:

— Вы жестоки. Я бы целый мир отдала, чтобы забрать назад это проклятое письмо. 3aбудьте, пожалуйста, забудьте его!

Герцог посмотрел на нее с интересом:

— Вы хотите сказать, что освобождаете меня от данного слова?

— Освобождаю? Кто вас связывал! Не мучайте меня!

Он задумался, что за игру она играет. Муки ее, однако, выглядели весьма натурально; а если они натуральны, то — он ахнул — объяснение возможно только одно. И герцог его предложил:

— Вы меня любите?

— Всей душой.

Его сердце вздрогнуло. Если она говорит правду, он отомщен! Но:

— И где же доказательство? — спросил он.

— Доказательство? У вас, мужчин, совсем нет чутья? Хотите доказательства — предъявите его. Где мои сережки?

— Ваши сережки? Зачем?

Она нетерпеливо показала на две белые жемчужины, наколотые на блузке:

— Это ваши запонки. Утром они мне дали первый намек.

— Вы их взяли черной и розовой, верно?

— Разумеется. Потом я совсем про них забыла. Кажется, раздеваясь, уронила их на ковер. Мелизанда их нашла утром, когда приготовляла комнату, чтобы мне одеться. Сразу после того, как она отнесла вам первое письмо. Я была смущена. Я была озадачена. Может быть, жемчужины стали прежними просто потому, что вы с ними расстались? Поэтому я, дорогой мой, снова вам написала — короткое взволнованное вопросительное письмо. Узнав, что вы порвали его, я поняла, что жемчужины надо мной не пошутили. Я поспешно довершила туалет и прибежала сюда бегом. Сколько часов я вас ждала?

Герцог достал сережки из жилетного кармана и в задумчивости на них смотрел. Обе они действительно побелели. Он положил их на стол.

— Возьмите, — сказал он.

— Нет, — вздрогнула она. — Не смогу забыть, что они были когда–то черными. — Она бросила их в камин. — О, Джон, — воскликнула она, снова упав перед. ним на колени, — как я хочу забыть, кем была. Я хочу искупить вину. Ты думаешь, что можешь меня изгнать из своей жизни. Но нет, дорогой, — если только не убьешь меня. Я всюду буду вот так же следовать за тобой на коленях.

Скрестив руки на груди, глядя на нее сверху вниз, он повторил:

— Я не нарушу свое слово.

Она заткнула уши.

Он с суровым удовольствием разомкнул руки, вынул из нагрудного кармана какие-то бумаги, выбрал одну и протянул Зулейке. То была телеграмма от дворецкого.

Зулейка прочитала. С мрачной радостью герцог смотрел, как она читает.

Она перевела на него безумный взгляд, попыталась заговорить и упала без чувств.

Он к этому не был готов.

— Помогите! — крикнул он неуверенно — она тоже ведь человек? — и бросился в спальню, откуда секунду спустя вернулся с кувшином. Намочив руку, он брызнул водой на запрокинутое лицо (капли росы на белой розе? Но тут, кажется, присутствовало другое, более горькое сходство). Снова он намочил и брызнул. Капли потекли, слились в струйки. Намочил, полил, постиг ужасное сходство и отшатнулся.

И в этот момент Зулейка раскрыла глаза:

— Где я?

Она слабо оперлась на локоть; отсрочка, которую герцог дал ненависти, закончилась бы, едва Зулейка пришла в себя, если бы увиденное сходство не закончило ее раньше. Зулейка приложила к лицу руку, удивленно посмотрела на влажную ладонь, потом на герцога, увидела рядом с ним кувшин. Она, кажется, тоже заметила сходство; слабо улыбнувшись, она сказала:

— Мы теперь квиты, Джон?

На лице герцога в ответ на эту нехитрую шутку не появилась улыбка, оно лишь сильнее покраснело. На Зулейку нахлынули воспоминания — бурным потоком, до самого последнего мига.

— Ох! — воскликнула она, с трудом поднимаясь. — Совы! совы!

Отомщенный, он ответил:

— Да. Вы вернулись в неотвратимую действительность. Совы прокричали. Боги сказали свое слово. Сегодня сбудется ваше желание.

— Совы прокричали. Боги сказали свое слово. Сегодня… нет, Джон, этому не бывать! Небеса, смилуйтесь надо мной!

— Прокричали не знающие ошибок совы. Боги сказали свое насмешливое и неумолимое слово. Мисс Добсон, ничего нельзя изменить. И позвольте напомнить, — добавил он, глянув на часы, — что вас ждет Сам Маккверн.

— Как вы можете, — сказала она. Она так на него смотрела, что казалось, будто с ним заговорило бессловесное животное.

— Вы отменили ланч?

— Нет, я про него забыла.

— Как вы можете. В конце концов, он ради вас умрет, как и мы все. Я лишь один из многих, не забывайте. Имейте чувство меры.

— Чувство меры, говорите? — сказала она, подумав. — Боюсь, вас не обрадует, что оно мне скажет. Возможно, оно скажет мне, что вчера грех мой был велик, а сегодня была велика любовь, ваша же ненависть вполне мелочна. Возможно, то, что я приняла за великое безразличие, в действительности не что иное, как мелкая злоба… Ах, я тебя задела? Ну прости слабую женщину, которая в злосчастии своем говорит, что взбрело на ум. Ах, Джон, Джон, если б я тебя считала мелочным, любви моей пришлось бы надеть венец сожаления. Не запрещай мне звать тебя Джоном. Я посмотрела в «Дибретте», пока тебя ждала. Это тебя как будто приблизило. И сколько у тебя имен! Помню, ты мне их вчера в этой же комнате сообщил — двадцати четырех часов не прошло. Часов? Лет! — Она истерически засмеялась. Джон, видишь, почему я не могу замолчать? Потому что мне страшно думать.

— В Бейллиоле, — сказал он учтиво, — вам значительно проще будет забыть про мою смерть, чем здесь. — Он взял с кресла шляпку и перчатки, аккуратно их ей протянул; но она не взяла. — Даю вам три минуты, — сказал он. — Две, чтобы перед зеркалом привести себя в порядок. Одну, чтобы попрощаться и выйти за дверь.

— А если я откажусь?

— Не откажетесь.

— А если откажусь?

— Вызову полицейского.

Она внимательно на него посмотрела.