Саша Гитри - «Мемуары шулера» и другое

• Остроумие — слово, которое нечасто встретишь в библиотеках, зато оно занимает первейшее место в салонах, будуарах, столовых, конторах, кафе, на кухнях — и на улицах!

• Есть только одна вещь, которая распространяется быстрей остроумных анекдотов, — это ложные новости!

• Конечно, остроумие бывает разное.

Самая замечательная, на мой взгляд, разновидность его проявляется как молниеносный отпор, порой блистательный, а порой просто забавный. Такой неожиданный отпор вызывает зависть, страх — а порой и злость.

Вот вам, кстати, пример такого ответа.

Анри Бек, автор «Парижанки» имел репутацию — вполне, впрочем, заслуженную — завзятого острослова.

И вправду, помнится, он говаривал:

— Остерегайся первого порыва... он всегда верный!

И ещё он любил повторять:

— Если к тебе в дверь постучались, не открывай... скорей всего, войдёт недруг!

— Так вот, однажды случилось ему ужинать у мадам Обернон, и оказавшийся там генерал не из умных возьми да и заметь нагло:

— Эй, месьё Бек, а почему бы вам не развлечь нас одной из своих скверных шуток?

— В таком случае, почему бы вам не дать залп из одной из своих пушек! — был ответ.

• Закроем скобки... Когда Альфонс Алле говорил: «Закроем скобки», он обычно добавлял: «...что-то уж больно дует!»

• Есть одна фраза Ренана, которая постоянно вертится у меня в голове, и вот она:

«Я могу непринуждённо высказывать свои мысли лишь людям, свободным от всяческих предрассудков и открытым для всеобъемлющей, доброжелательной иронии!»

Если у вас есть под рукой карандаш, посоветовал бы вам записать на память эту фразу, ведь она объясняет многие вещи, и в особенности нелепость суждений, тщетность намерений и шаткость замыслов! Короче, она помогает понять знаменитое восклицание Вольтера: «Люди не достойны, чтобы вести с ними беседы!»

А что до тех, кто не терпит даже самых безобидных шуток по поводу своих идей и замыслов, то подозреваю, их замыслы и идеи просто-напросто не слишком-то умны.

Ведь опасаться иронии — это всё равно, что страшиться здравого смысла.

• Помню, однажды вечером мадам Саре Бернар случилось принимать у себя в артистической уборной некую даму, с которой она была едва знакома.

Эта дама хотела во что бы то ни стало привлечь к себе внимание Сары Бернар, та тем временем гримировалась. Она поведала ей историю смерти своего мужа, потом матери, наконец, дочки.

— Ах, какой ужас! — продолжая накладывать грим, пробормотала Сара Бернар.

Видимо, сочтя, что чаша бедствий недостаточно полна, чтобы растрогать прославленную актрисы, дама добавила:

— А ещё я недавно похоронила племянников и сестричку, и папочку тоже!

Препроводив таким образом в лучший мир всё своё семейство, дама изрекает:

— Вот я и хочу посоветоваться, может, и мне тоже пора наложить на себя руки, а?

И Сара Бернар, которая уже давно не слушает случайную собеседницу, рассеянно отвечает.

— Хм-м... а вот это неплохая мысль...

• По правде говоря, всякий, кто не чувствует скептицизма собеседника, никогда не производил на меня впечатления по-настоящему умного человека.

И я смею это утверждать, потому что жизнь близко свела меня с людьми по-настоящему великими, но ни один из них никогда не выглядел глубокомысленным. Они принимали вещи всерьёз, когда те того заслуживали, однако никогда не относились серьёзно к самим себе... потому что обладали либо чувством смешного, либо чувством юмора.

Мне выпало счастье дружить с Анатолем Франсом, Октавом Мирбо, Клемансо, Клодом Моне, Жюлем Ренаром, Куртелином — и с собственным отцом.

Так вот, все эти люди прожили жизнь, создавая шедевры, произнося удивительные слова — и при этом никогда не казались смешными! Я имею в виду, их ни разу, ни при каких обстоятельствах, не подвёл интеллект.

Ибо следует заметить — невероятно, но факт! — что человек вполне достойный, даже незаурядных достоинств, может быть напрочь лишён интеллекта. Не стану называть его имени, ведь он ещё жив, а я слишком хорошо воспитан, но есть у нас во Франции гениальный ученый, который в частной жизни не говорит ничего, кроме банальностей!

Совсем по-другому обстоит дело с чувством юмора... И если человеку глубокого ума случается не обладать чувством юмора, то уж можете не сомневаться, что человек остроумный наверняка умён — ибо наделён даром видеть смешное... в себе самом.

• Согласитесь, всякий человек сполна наделён от природы обаянием внешним, душевным, умственным и физическим, чтобы внушать любовь, чтобы быть добродушным, чтобы понимать других и смеяться самому, разве не так?

Уверен, так оно и есть.

И всё же…

На улицах, куда ни глянь, сплошь унылые лица, тревожные взгляды!

А ведь, в сущности, мы охотно простили бы им изъяны внешности, прочие недостатки и даже глупость, согласись они просто жить своей жизнью.

Но нет, каждому непременно нужно быть «кем-то», вместо того, чтобы быть всего лишь «самим собой».

Они серьёзны!

Они спешат ронять слезы над чем попало из страха, как бы не пришлось над этим посмеяться.

А ведь легкомыслие — первый шаг к мудрости.

• Несколько слов в защиту чудачества.

Надо встряхнуть людей, а для начала надо бы реабилитировать чудаков, ведь они буквально исчезают из-за опалы, которой подвергло их общество, а это приводит меня в отчаянье. Существует два типа чудачества.

Первый — это чудачество природное, оно постоянно проявляется в манере себя вести, одеваться, короче, в образе жизни. Подобное чудачество обычно проистекает либо из чрезмерного пристрастия к напиткам, либо из особого устройства мозгов благодаря какому-нибудь неуравновешенному предку.

И этот вид чудачества — вовсе не безумие. Чудак — это вам не придурок.

Второй тип чудачества ставит на службу искусству, коему посвятил свою жизнь, человек, наделённый от природы остроумием и весёлостью.

Этот тип чудачества есть, на мой взгляд, обострённое состояние творческой фантазии — постоянное, присущее человеку от природы и позволительное каждому.

• Для успешного чудачества необходимо, чтобы до отдельных людей, в особенности до женщин, не доходило, что смешного такого, уж и вправду забавного в этих чудаковатых выдумках.

Дело в том, что смех, вызываемый шутками чудака, усиливается и достигает своей цели лишь при наличии полностью серьёзного и неулыбчивого соседа.

Вы смеётесь и шутке, и тому, что её смысл ускользнул от бедняги.

Когда, в какой момент, начинается агония чудачества?

Она начинается в тот день, когда в душе артиста рождается вкус к почестям и забота о том, что думает о нём публика.

Влияние почестей столь же бесспорно, сколь и прискорбно.

Как только артист начинает грезить о вожделенном моменте присуждения ему какой-нибудь почётной награды, он уже перестаёт забавляться сам и почти не развлекает других, а кончает тем, что утрачивает весёлость и делается серьёзным и мрачным.