Людмил Стоянов - Избранная проза

— Ну как же… Пусть не сомневается… Братия помолится… Господь поможет… А теперь скажи, откуда ты, как прозываешься?..

Когда пожертвование записано, человек, видимо успокоенный, отходит, все еще продолжая завязывать кошель, и наконец засовывает его за пояс.

— Следующий, — вызывает святой человек, не отрывая глаз от конторской книги, куда он размашистым почерком записывал имя жертвователя.

Приближается молодая женщина с тяжелым мешком, который она опускает возле стола, и смущенно прячет руки под передник, словно не зная, куда их девать.

— Что принесла? — говорит монах, взглянув на нее.

— Сушеные фрукты, — виновато отвечает женщина.

— Сушеные фрукты! — неприятно удивленный, повторяет отец, но, вспомнив, что богу угоден всякий дар, равнодушно бросает послушнику: — Илийчо! Возьми сушеные фрукты… высыпи их там на рогожку… Господь и малым не брезгует.

— Слушаю, отче Илларион, — чинно отвечает Илийчо и поспешно опоражнивает мешок.

И, возвращая пустой мешок женщине, опять краснеет по самую шею.

Приходит и наша очередь. Наши дары тоже были скромны, но отец Илларион принял благосклонно и лук и гуся. Оказывается, он даже знаком с бабкой Мерджанкой и просит передать привет деду Ботё.

— Ты что думаешь, мы с ним вместе были на Шипке… — добавляет отец Илларион и гладит свою широкую поседевшую бороду.

«Ишь ты… — подумал я про себя. — Надо спросить деда Ботё, правда ли это, хотя, собственно, почему бы и не быть правдой…» В этот миг привели белого кудлатого барана с изогнутыми рогами, нетерпеливого и упрямого, на веревке, привязанной за заднюю ногу. Отец Илларион оживился и похвалил хозяина:

— Молодец… — Вглядевшись и узнав его, прибавил оживленно: — Дядя Илия! Как ты очутился в наших краях?

— Дочка у меня, отче Илларион, захворала, слабеет… Жена ругает меня, иди, говорит, в монастырь, сделай какое-нибудь богоугодное дело… Вот я и решил…

— Правильно поступил, дядя Илия… Доброе дело вознаградится. Следующий!

Дядя Илия ждет, пока будет записано его пожертвование, и потом отходит с чувством, что его ограбили, — таким грустным взглядом он глядит на крупного откормленного барана, которого он выхаживал целый год — и для чего?

Последний грустный взгляд, и человек исчезает в толпе.

Мы тоже трогаемся — обряд выполнен.

По обычаю, мы должны пройти мимо источника и покропить себя святой водой. Источник находится в глубине двора, где другие ворота ведут в луга, бахчи и нивы, принадлежащие монастырю.

С церковного фасада на нас смотрят разные святые. Их имена начертаны трудно читаемыми славянскими буквами. Тут есть картины из жизни Адама и Евы в раю. Святой Георгий убивает своим копьем многоглавого змея. Пресвятая богородица перед крестом, на котором распят спаситель. Мария Магдалина вытирает своими волосами ноги Христу.

Я жду, что скажет Христоско. Но он молчит и, судя по его взгляду, думает о чем-то своем, далеком. И только на предложение пройти к источнику говорит вполголоса:

— Оставили бы вы эти бабьи глупости…

Источник — это родник, обложенный камнями, откуда вода капает в глубокое четырехугольное корыто. Над источником воздвигнут пятиугольный купол. Солнечные лучи, падая в воду, освещают разбросанные по дну мелкие серебряные монеты.

Перед источником сидят несколько старух, молодых женщин и девушек.

Старухи тихо разговаривают, а молодые, уставясь в землю, сидят в упорном глубоком молчании.

Старый худощавый монах читает какой-то невысокой пышной девушке с низким лбом странные слова и заклинания по засаленному Часослову. Потом девушка подает ему монету, которую монах бросает в источник, мокрой рукой брызгает лицо девушки и крестит ее. На этом молитва кончается. Старая женщина берет девушку под руку и ведет ее к выходу.

Подходит другая девушка, ростом еще ниже предыдущей, худая, с лицом, загорелым от солнца, с потусторонним холодным и безразличным взглядом, грустным и неподвижным.

Монах повторяет ту же самую церемонию. Но в тот момент, когда мать девушки, стоящая поодаль, подает мелкую серебряную монету, девушка делает странное движение. Она устремляет взор к небу и начинает смеяться прелестным звучным смехом. Сначала смех похож на всхлипывание и вдруг становится ясным, как-то глубоко осмысленным. Точь-в-точь как на сцене, когда героиня смотрит с презрением на неверного любовника. Ее кто-то соблазнил, а потом бросил, как ненужную вещь.

Этот звонкий смех говорит: «Ты думаешь, я страдаю? Ну нет! Мне стоит только пальцем поманить, знаешь сколько парней за мной побежит! Не думай, что я останусь одна».

В ее тупо устремленном взгляде сквозит безумие. В глазах одновременно отражаются и отчаяние и счастье. Девушка невнятно грозит; монаху, словно это он виновник ее горя:

— Так знай же! Я еще выйду замуж! Выйду! Выйду!

Потом резко поворачивается и идет вместе с матерью, но смех ее быстро затихает, голова никнет.

— Разве может быть праздник без певца? — смеется бабка Мерджанка.

Шум, крики, песни, пылающее летнее солнце, синее небо, густой воздух, который опьяняет и кружит голову.

Толпа любопытных слушает Геро Чуба, известного всей околии. Он сидит на стуле, поставленном на стол. На коленях у него гармоника. Зажмурив глаза, он поет, красный и потный, волосы свисают у него на лоб, откуда, вероятно, и пошло его прозвище «чуб», и поет он донельзя фальшиво, но с лирическими переливами в голосе. Это нравится публике, которая слушает его, затаив дыхание. Он сам сочиняет слова и подбирает к ним мелодию, или печальную, или «геройскую», сообразно содержанию.

Он скорее не поет, а протяжным голосом рассказывает о молодой вдове, которая семь лет творит поминки по своему мужу и поливает его могилу, пока не вырастет на смену ему сын. Злые люди колдовством насылают на нее тяжелую болезнь. Следует описание болезни и смерти вдовы в день свадьбы ее сына.

Некоторые женщины плачут. Песня затрагивает их затаенные чувства.

Певец бередит уснувшие горести этих честных людей, изнуренных трудом и тяжестью жизни. Начинается песня о бедняке Георгии, который играл на свирели для своей зазнобы Доны, дочери богача. Но ее отец упрятал его в солдаты. Описываются страдания Георгия. Он становится вестовым ротного командира, и «капитанша» ему говорит: «Сходи, Георгий, на базар, купи мне сладких персиков», — и прочее. Слушатели увлечены, захвачены. Сердца, трепеща, сжимаются.

Слышны голоса:

— Какую-нибудь геройскую, Геро!

— Какую-нибудь о казаках, о России!

Геро улыбается, польщенный успехом и вниманием, затем, откашлявшись, запевает: