Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

— Глупости! У тебя было время с самой весны. Но хватит об этом, деньги ты получишь!

Она свернула бумаги и положила обратно в карман. Август попробовал отбрыкнуться в последний раз:

— Поулине, это же твои деньги.

Она громко хмыкнула:

— На что они мне? Они мне не нужны, ты не думай. И брату Иоакиму от меня ничего не нужно, он человек одинокий, и у него свое хозяйство.

В дверь постучали, это оказалась служанка с кухни, она внесла поднос с кофе и печеньем.

— Ну надо же! — вырвалось у Поулине.

— Подручный, хозяйка услыхала, что у тебя гости, — сказала служанка.

— Да, и еще какие!

Поулине:

— Ну, это громко сказано. Просто мы знаем друг друга сызмальства, Бог знает сколько лет.

— Пожалуйста, утешайтесь! — сказала служанка и вышла.

Поулине невероятно оживилась:

— Вот это я понимаю, здесь живут люди с достатком! А печенья сколько — целое блюдище!

Она налила им обоим, тут же отпила глоток, причмокнула губами и улыбнулась:

— А кофе-то какой! Дай-ка я сброшу на минутку накидку и присяду рядом с тобой. Как она тебя назвала — Подручный?

— Да. Это потому, что я правая рука у консула в доме и во всех областях его деятельности.

— Вот это кофе так кофе! — сказала она, прихлебывая. — Хорошо тебе здесь живется?

— И не спрашивай! Хозяйка мне как сестра.

— Ну что же, привет тебе из Поллена, — сказала она. — Дома, что вы отгрохали с братом Эдевартом на спуске к лодочным сараям, все еще стоят, украшают улицу.

— А фабрика? — спросил он едва слышно.

— Фабрика твоя тоже стоит. Я пробовала ее продать, но не получается.

— Она не моя, — сказал Август.

— Вон как. Только за все акции я расплатилась из твоих денег. А еще оплатила из твоих денег все счета за стальные балки, цемент и кровельное железо. Вроде бы это все. До чего же вкусное печенье! А наложили-то сколько, ешь — не хочу!

— Да на здоровье!

— А фабрика стоит себе, куда она денется, можешь приехать и запустить ее хоть сейчас. Только что ты будешь производить? Чего ты только не затевал в Поллене, что-то было хорошо, что-то плохо, но а чем же все это кончилось? У тебя вечно то густо, то пусто, а разве ж фабрики так работают? Нет, сестра Осия поумнее всех нас, до сих пор сама и прядет, и ткет, и шьет, и не покупает у меня в лавке даже исподнего. Ты подбил Каролуса продать пахотную землю под застройку, и он чуть не помер с голоду. Ты хотел, чтоб Ездра насажал у себя рождественских елок. Ха-ха-ха! Но ты не ошибся в Ездре, когда пришел к нему в первый раз, помнишь? Ну а что до меня, то я, Август, на тебя не в обиде, ведь мне достался большой несгораемый шкаф, который ты приобрел для банка, он служит мне верой и правдой, я храню там торговые счета, почту и протоколы брата Иоакима. А уж твой банк, Август, надо же тебе было придумать этакий банк! Но слава Богу, я и это тоже уладила и уплатила каждому столько, на сколько он подписался и вложил средств.

— Я не понимаю, откуда у тебя взялись на все это деньги? — сказал Август.

Она:

— Деньги я взяла у тебя. Это твои собственные деньги.

— Да, но тогда, наверное, от них ничего и не осталось? — продолжал он выпытывать.

Она не ответила, знай пила себе кофе и ела печенье.

— Несгораемый шкаф достался мне задешево, — сказала она, — но я никого не обманула, а тебя и подавно.

— Был бы я там, я б тебе его подарил.

— Я знаю. Чего-чего, а жадности и скупости за тобой сроду не водилось. Только по своей дурости ты никогда не понимал собственной выгоды. Это тебе говорю я, Поулине!

Что он мог возразить? Если он хотел заполучить свою сберегательную книжку, то должен был оставаться смиренным и сокрушенным. Он спросил:

— А елочки, что я посадил, они живы?

— Еще бы, и перед нашим домом, и еще кое у кого, но много где и засохли. Те, что в Нижнем селении, по обеим сторонам дороги от берега к церкви, они живы, но растут медленно, похожи больше на комнатные растения. Зато красивые, я всегда гляжу на них, когда стою возле церкви, Рядом с ними теперь насадили березы, чтоб хоть чуточку защитить от ветра. Чего же это я хотела сказать… я собираюсь завтра пойти повидать Эстер и ее доктора. Ты у них был?

— И не один раз. Прекрасные люди!

— Мне надо передать ей привет от родителей. А еще, прежде чем ехать домой, мне бы хотелось послушать проповедь. Говорят, у вас уж очень хороший пастор.

— Еще бы!

— Ты бывал на его проповедях?

— Да каждое воскресенье! За кого ты меня принимаешь?

— Но перво-наперво мне надо сходить к судье и покончить с моим делом и получить расписку. Экая жалость, что я не смогу задержаться до воскресенья и послушать проповедь. Но тогда я не поспею на пароход.

Чтоб тебе уже уехать! — подумал про себя Август. Ведь пока она в городе, ему совестно идти за сберегательной книжкой.

— Куда тебе торопиться? — сказал он. — Ты же можешь уехать следующим пароходом. У тебя ж не сидят семеро по лавкам.

Она по привычке пропустила его слова мимо ушей, они ровно ничего не значили.

— Передай от меня превеликое спасибо за угощение, — сказала она, надевая накидку. — Буду вспоминать, как меня тут принимали, а ведь я им совсем чужой человек. Можно сказать, побывала в раю. А знаешь, когда я вчера сошла с парохода, на пристани мне повстречался аптекарь, и, хотя я его до этого в глаза не видела, он вызвался понести мою корзину. Не буду отпираться.

— О, аптекарь отличный человек. Я хорошо его знаю.

— И хозяин гостиницы тоже, принял меня как родную. Я спросила, сколько он с меня возьмет, а он мне: «За такую комнатушку и брать-то неловко». Только я не согласилась, пусть не думает, будто я нуждаюсь в милостыне. Да уж, сегельфоссцы меня разуважили. Скажи-ка мне, сколько теперь на твоих часах, если они, конечно, ходят.

— Ходят? Да у меня под началом столько человек, что на счету каждая минута!

Август снимает со стены свой хронометр и говорит ей, который час.

— Тогда мне пора, ведь я написала судье, что буду у него до двенадцати. Ты, конечно, помнишь Ане Марию, жену Каролуса? Сейчас-то она, понятно, в годах и устала от жизни, но все еще страсть до чего живая и бойкая. А все потому, что она отродясь не болела, мы с ней отродясь не болели, потому так и сохранились и не старимся, и все равно это прямо удивительно, как это ты меня сразу признал.

— Чего ж тут удивительного, ты с тех пор ни на день не постарела.

— А больше ты, верно, никого и не помнишь, — сказала она, перебирая мысленно полленцев. — Но как я уже говорила, с фабрикой твоей ничего не поделаешь, так я судье и разобъясню. Разве ее купит какой-нибудь англичанин. Не поверишь, но однажды к нам приехал англичанин и купил дом. Лоцманский, на отшибе, да ты знаешь. Ему приглянулась доска в стенной обшивке, на ней была какая-то надпись с рисунком, она попала туда с разбитого корабля. Только лоцман был не промах и отказался ее продавать. Тогда, говорит англичанин, я покупаю весь дом, и купил-таки. И что же? Он выломал и увез с собой эту доску, а дом остался стоять. И теперь в нем никто не живет, а об англичанине ни слуху ни духу. Как ты думаешь, Август, что, если я налью себе еще одну чашечку, чтоб в кофейнике ничего уж не оставалось? Это неудобно?