Джек Лондон - Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 8

— Лучше бы… лучше бы вы не спрашивали, — тихо сказала она.

— Пожалуй, вам следует кое-что узнать обо мне, раньше, чем вы дадите ответ, — продолжал он, не обращая внимания на то, что она, собственно говоря, уже ответила ему. — Что бы обо мне ни писали, я еще в жизни не ухаживал ни за одной женщиной. Все, что вы читали про меня в газетах и книжках, будто я известный сердцеед, — это сплошное вранье. Там ни одного слова правды нет. Каюсь, в карты я играл лихо и в спиртном себе не отказывал, но с женщинами не связывался. Одна женщина наложила на себя руки, но я не знал, что она без меня жить не может, не то я бы женился на ней — не из любви, а чтобы она не убивала себя. Она была лучше всех там, но я никогда не обнадеживал ее. Рассказываю я вам потому, что вы об этом читали, а я хочу, чтобы вы от меня узнали, как дело было.

— Сердцеед! — фыркнул он. — Я уж вам сознаюсь, мисс Мэсон: ведь я всю жизнь до смерти боялся женщин. Вы первая, которой я не боюсь, вот это самое чудное и есть. Я души в вас не чаю, а бояться — не боюсь. Может, это потому, что вы не такая, как другие. Вы никогда меня не ловили. Сердцеед! Да я, с тех пор как себя помню, только и делал, что бегал от женщин. Счастье мое, что у меня легкие здоровые и что я ни разу не упал.

У меня никогда и в мыслях не было жениться, пока я вас не встретил, да и то не сразу. Вы мне с первого взгляда понравились, но я никак не думал, что до того дойдет, что нужно будет жениться. Я уже ночи не сплю, все думаю о вас, тоска меня заела.

Он умолк и выжидательно посмотрел на нее. Пока он говорил, она достала из корзинки кружево и батист, быть может, с целью овладеть собой и собраться с мыслями. Пользуясь тем, что она усердно шьет, не поднимая головы, Харниш так и впился в нее глазами. Он видел крепкие ловкие руки — руки, которые умели справиться с таким конем, как Боб, печатать на машинке почти с такой же быстротой, с какой человек произносит слова, шить красивые наряды и, конечно, умели играть на пианино, что стоит вон там в углу. Потом взгляд его упал на ее бронзового цвета туфли. Никогда он не думал, что у нее такие маленькие ножки. Он видел на них только ботинки для улицы или сапоги для верховой езды и понятия не имел, какие они на самом деле. Бронзовые туфельки совсем заворожили его, и он глаз не мог оторвать от них.

В дверь постучали, и Дид вышла в прихожую. Харниш невольно подслушал разговор: Дид звали к телефону.

— Попросите его позвонить через десять минут, — сказала она, и это местоимение мужского рода кольнуло Харниша в самое сердце.

Ладно, решил он про себя, кто бы он ни был, Время-не-ждет еще потягается с ним. Это вообще чудо, что такая девушка, как Дид, давным-давно не вышла замуж.

Она вернулась в комнату, улыбнулась ему и снова принялась за шитье. Он опять посмотрел на ее руки, на ножки, опять на руки и подумал, что не много найдется на свете таких стенографисток. Должно быть, это потому, что она не из простой семьи и получила хорошее воспитание. Иначе откуда бы взялась такая обстановка, ее красивые платья, и умение носить их?

— Десять минут скоро кончатся, — напомнил он.

— Я не могу быть вашей женой, — сказала она.

— Вы меня не любите?

Она отрицательно покачала головой.

— Но я хоть чуточку нравлюсь вам?

Она кивнула в ответ, но при этом насмешливо улыбнулась. Впрочем, в ее насмешке не было презрения. Просто она не могла не видеть комической стороны их разговора.

— Ну что ж, это уже кое-что, — объявил Харниш. — Лиха беда-начало. Ведь и вы мне сперва только нравились, а глядите, что получилось. Помните, вы говорили, что вам не по душе, как я живу? Теперь я живу по-другому. Я уже не просто играю на бирже, а делаю дела, как вы советовали, — выращиваю две минуты, где раньше росла одна, и триста тысяч жителей, где раньше жило всего сто тысяч. А через год, в это время, в горах уже будут расти два миллиона эвкалиптов. Скажите, может, я нравлюсь вам больше, чем чуточку?

Она подняла глаза от работы и посмотрела ему прямо в лицо.

— Вы мне очень нравитесь, но…

Харниш молчал, дожидаясь конца ответа, но она не продолжала, и он заговорил сам:

— Я не из тех, кто много о себе воображает, но могу сказать, не хвастая, что муж из меня выйдет неплохой. Я не любитель пилить и придираться. И я хорошо понимаю, что такая женщина, как вы, любит все делать по-своему. Ну что ж, вы и будете все делать по-своему. Полная воля. Живите, как вам нравится. А уж я для вас… я все вам дам, чего бы вы ни…

— Кроме самого себя, — прервала она почти резко. Харниш на секунду опешил, но не замедлил ответить:

— Это вы оставьте. Все будет по-честному, без обмана и без фальши. Я свою любовь делить не намерен.

— Вы меня не поняли, — возразила Дид. — Я хочу сказать, что вы не жене будете принадлежать, а тремстам тысячам жителей Окленда, вашим трамвайным линиям и переправам, двум миллионам деревьев на горных склонах… и всему, что с этим связано.

— Уж это моя забота, — сказал он твердо. — Уверяю вас, я всегда буду к вашим услугам…

— Это вам так кажется, но получится по-другому. — Она досадливо поморщилась. — Давайте прекратим этот разговор. Мы с вами точно торгуемся: «Сколько дадите?» «Столько-то…» «Мало. Надбавьте немножко», и так далее. Вы мне нравитесь, но недостаточно, чтобы выйти за вас, и никогда вы мне настолько не понравитесь.

— Почему вы так думаете? — спросил он.

— Потому что вы мне нравитесь все меньше и меньше. Харниш молчал, сраженный ее словами. Лицо его исказилось от боли.

— Ах, ничего вы не понимаете! — воскликнула она почти с отчаянием, теряя самообладание. — Ну как вам объяснить? Вы мне нравитесь, и чем ближе я вас узнаю, тем больше вы мне нравитесь. И в то же время, чем ближе я вас узнаю, тем меньше я хочу выйти за вас.

От этих загадочных слов Харниш окончательно растерялся.

— Неужели вы не можете понять? — торопливо продолжала она. — Да мне в сто раз легче было бы стать женой Элама Харниша с Клондайка, еще давно, когда я впервые увидела его, чем теперь принять ваше предложение.

Он медленно покачал головой.

— Это выше моего разумения. Чем ближе вы узнаете человека и чем больше он вам нравится, тем меньше вы хотите выйти за него замуж. Не знаешь — мил, а узнаешь — постыл, так, что ли?

— Нет, нет! — начала она с жаром, но стук в дверь не дал ей договорить.

— Десять минут кончились, — сказал Харниш. Когда Дид вышла, его зоркие, как у индейца, глаза быстро обшарили комнату. Он еще сильнее почувствовал, как здесь тепло, уютно, красиво, хотя и не сумел бы объяснить, почему это так. Особенно его пленяла простота убранства — дорогая простота, решил он; вся обстановка, вероятно, осталась после отца, когда он разорился и умер. Он никогда бы не подумал, что голый пол и волчьи шкуры — это так красиво, ни один ковер не сравнится. Он мрачно посмотрел на шкаф, в котором стояли сотни две книг. Книги оставались для него неразрешимой загадкой. Как это можно писать такую уйму, о чем? Писать или читать о чем-нибудь — это совсем не то, что делать, а Харнишу, человеку действия, только действие и было понятно.