Сигрид Унсет - Улав, сын Аудуна из Хествикена

Этот Колбейн был сыном Туре из Хува и его полюбовницы, с которой Туре знался до женитьбы; и он всегда куда больше любил нагулышей, прижитых с нею, нежели своих законнорожденных детей. Туре выгодно женил Колбейна, выговорив ему большую усадьбу к северу от Мьесена. Но до чего же незадачлив был этот Колбейн: спесив, несправедлив, легко впадал в ярость и вечно вел тяжбы как с людьми низкого роду-племени, так и с равными себе. Одним словом, обходительности ему недоставало. Особой любви между ним и его законнорожденными братьями не было, покуда Стейнфинна не постигла беда; тогда-то он и подружился с Колбейном. С тех пор оба брата были неразлучны, и Колбейн неизменно пекся о Стейнфинне и всех его делах. Но распутывал он их точь-в-точь как свои собственные и затевал распри, даже если вел дела от имени брата.

Само собой, Колбейн вовсе не желал зла меньшему брату; он по-своему полюбил Стейнфинна, когда тот в своей беспомощности всей душой доверился сводному брату. Беспечен и ленив был Стейнфинн в дни своего благоденствия; он более помышлял о том, чтобы жить на широкую ногу, нежели заботился о своем достатке. После той злосчастной ночи он, как уже сказано, долгое время сторонился людей. Но потом, по совету Колбейна, взял на хлеба целую ватагу латников – молодых, оружных мужей, особливо из тех, что прежде служили при дворе короля или у хевдингов в других краях. Стейнфинн со своими людьми спал в жилом доме [ 18], и они сопровождали хозяина, куда бы тот ни поехал; но они не могли и не желали приумножать его богатство. Так что от всей этой дружины у Стейнфинна был один перевод добра да малая польза.

И все же во Фреттастейне худо ли, хорошо ли, но сеяли хлеб, потому что старый управитель Грим и его сестра Далла были детьми одного из рабов бабки Стейнфинна, и у них не было иных помыслов, кроме благоденствия молодого хозяина. Но теперь, когда Стейнфинну могли понадобиться доходы с поместий, которыми он владел в дальних приходах, он не желал ни видеть собственных приказчиков и управителей, ни толковать с ними, а Колбейн, заправлявший делами вместо хозяина, то и дело ссорился со всеми.

Ингебьерг, дочь Йона, всегда была рачительной хозяйкой, и это во многом возмещало расточительность мужа, который жил, как заведено у праздной родовитой знати. Но теперь она укрылась в летней клети со своими служанками, и прочие домочадцы ее почти не видели. Она все время о чем-то раздумывала и сокрушалась, никогда не спрашивала ни об усадьбе, ни о жилом доме я часто гневалась, когда кто-либо выводил ее из раздумий. Даже с детьми, которые жили вместе с матерью, была она скупа на слова и ничуть не заботилась о том, каково им живется и что они делают. А ведь прежде, в добрые старые времена, Ингебьерг была нежной матерью, а Стейнфинн, сын Туре, любящим отцом, безмерно гордившимся своими пригожими и здоровыми детьми.

Покуда сыны ее, Халвард и Йон, были еще малы, она часто сажала их к себе на колени и баюкала, приникнув лицом к белокурым макушкам детей, но и тогда все же сидела хмурая, удрученная, погруженная в горестные раздумья. Когда же мальчики подросли, им наскучило в летнем доме с печальной матерью и служанками.

Тура, меньшая дочь, была доброе и красивое дитя. Она разумела, что родители претерпели великую несправедливость и ныне пребывают в горе и тревоге. Потому-то по доброте и любви своей она всячески старалась им угодить. И стала любимицей отца с матерью. Порой, бывало, лицо Стейнфинна чуть светлело, когда он смотрел на младшую дочь. Тура, дочь Стейнфинна, была пухленькая, складная, с точеными ручками и ножками; она рано начала созревать и становиться женственной. Личико у нее было продолговатое, но полное, глаза синие, волосы белокурые; толстые, цвета золотистой пшеницы косы свисали у нее до пояса. Отец гладил ее, бывало, по щеке: «Ты доброе дитя, моя Тура, да благословит тебя господь! Иди к матушке, Тура, посиди с ней, утешь ее!»

Тура шла в клеть и садилась прясть или шить рядом с удрученной горем матерью. И ничего ей не было милее, если Ингебьерг говорила ей наконец: «До чего же ты добра, моя Тура, да охранит тебя господь от всяческого зла, дитя мое!»

Тут из глаз Туры капали слезы – она думала о тяжкой доле родителей и, исполненная праведного гнева, смотрела на сестру. Та никогда не могла усидеть спокойно рядом с матерью, ни одной минутки не могла пробыть в летнем доме без того, чтобы не вывести матушку из терпения своей вечной непоседливостью; в конце концов Ингебьерг всегда просила ее уйти. Тогда Ингунн беззаботно и не испытывая ни малейшего раскаяния выскакивала за дверь и бежала к другим детям, с которыми шумно играла во дворе, – то были Улав и другие мальчики, сыновья челядинцев, живших во Фреттастейне.

Ингунн была самой старшей из детей Стейнфинна и Ингебьерг. Маленькой она казалась чудо какой красавицей. Но ныне люди считали, что она и вполовину не так хороша собой, как ее сестра. Шибко разумна и остра на язык Ингунн тоже не была, а была ни лучше, ни хуже других детей. Но люди по-своему любили Ингунн не меньше, чем ее младшую тихую и пригожую сестру. Дружинники Стейнфинна с каким-то почтением взирали на Туру, но им больше нравилось, когда с ними в большой горнице находилась Ингунн.

Ни во Фреттастейне, ни в ближних поместьях и на хуторах не было маленьких девочек, ее сверстниц. Так что Ингунн приходилось водиться с мальчиками. Она не отставала от них во всех играх и затеях, во всех состязаниях: вместе с ними метала копье и камни, стреляла из лука в цель, играла в лапту, ставила силки в лесу и ловила рыбу в лесном озерце. Но делала она все это несмело, без души, вяло и неловко, готовая в любую минуту все бросить и зареветь, когда мальчишки, бывало, разбушуются или дурно обойдутся с нею во время игры. И все же они мирились с тем, что она повсюду за ними таскалась. Прежде всего она была дочерью Стейнфинна, а, кроме того, Улав, сын Аудуна, желал, чтобы она играла с ними. Улав-то как раз и был заводилой во всех их играх.

Улава, сына Аудуна, любили в усадьбе все – от мала до велика; однако же никому бы в голову не пришло назвать его послушным ребенком. Казалось, этот мальчик никого к себе близко не подпускает, хотя всегда приветлив со всеми; скорее можно было сказать, что он словно витает в облаках, немногословный, по-своему добродушный и услужливый. Он был красив, хотя до того светлокожий и светловолосый, что походил на королька [ 19]; но глаза его не боялись света, а спина не сутулилась, как бывает у таких людей. Зеленовато-синие, хотя и блеклые, глаза Улава открыто смотрели на мир, а голова прямо сидела на стройной, крепкой молочно-белой шее. Кажется, ни солнце, ни ветер не могли обжечь его кожу – на диво упругую, ровную и белую; только летом на его низко посаженном, широком переносье высыпало несколько мелких веснушек. Удивительная бледность Улава была причиной того, что уже в детские годы лицо его казалось чуть холодноватым и неподвижным. Голова его была округлая, а черты лица – правильные. Широко расставленные глаза – большие и красивого разреза, а брови и ресницы такие светлые, что напоминали золотистый солнечный зайчик. Нос был широкий и прямой, но чуть коротковатый, рот – скорее большой, губы же так красиво изогнуты и тверды, что его можно было бы назвать Улавом Прекрасноустым, не будь они столь бледны. Зато волосы были на редкость прекрасны – светлые, они больше отливали серебром, чем золотом; густые, мягкие как шелк и чуть волнистые. Он стригся в кружок, так что волосы закрывали широкий белый лоб, а на шее, пониже затылка, меж двумя резко обозначившимися мышцами виднелась впадинка. Не очень рослый для своих лет, Улав был на вид крупнее, чем на самом деле: ладно скроен, крепок в кости и мускулист, с необычайно маленькими руками и ногами, которые казались очень сильными, потому что запястья и лодыжки были округлыми и крепкими. Он и впрямь был силен и ловок; одерживал верх во всякого рода состязаниях, искусно владел любым оружием, хотя никто его толком не пестовал и не наставлял в ловкости, умении и сноровке. При том, как обстояли дела во Фреттастейне в то время, как он подрастал, Улаву пришлось заботиться о себе самому. Стейнфинн, суливший заменить ему отца, когда брал мальчика к себе, ничего не делал, дабы обучить его тому, что надлежало знать юному отпрыску знатного рода, наследнику изрядного состояния, нареченному Ингунн, дочери Стейнфинна.