Итало Кальвино - Наши предки

– Наверно, так оно и есть, как вы говорите, брат мой, – сказал Агилульф, – но я рыцарь, и было бы неучтиво уклоняться от просьбы о помощи, когда ее недвусмысленно высказывает женщина в слезах.

– Вас не страшит пламя сладострастия? Агилульф слегка смутился.

– Ну, там посмотрим...

– Знаете, чем становится рыцарь, после того как побывает в замке?

– Чем?

– Тем, что вы видите перед собой. Я тоже был рыцарем, тоже спас Прискиллу от медведей, и вот что со мною сталось. – Вид у него и в самом деле был плачевный.

– Я запомню ваш драгоценный опыт, брат мой, но перед испытанием не отступлю. – И Агилульф, пришпорив коня, нагнал Гурдулу и фрейлину.

– Бог весть что болтают эти отшельники, – сказала девушка рыцарю. – Ни среди клириков, ни в миру нигде так не сплетничают и не злословят, как они.

– А много их тут в округе, этих отшельников?

– Полным-полно. И то и дело появляются новые.

– Ну, мне это не грозит, – отозвался Агилульф. – Поспешим же!

– Я слышу рычание медведей! – вскрикнула фрейлина. – Мне страшно! Спустите меня с седла, я спрячусь за той изгородью.

Агилульф врывается на поляну, где стоит замок. Все вокруг черно: столько здесь медведей. При виде коня и всадника они скалятся и стенкой становятся бок о бок, преграждая дорогу. Агилульф, размахивая копьем, бросается в бой. И вот одни звери вздеты на пику, другие оглушены ударом, третьи забиты до полусмерти. Подъезжает Гурдулу на своей лошади и преследует уцелевших с рожком в руках. Спустя десять минут те звери, что не лежат, распластавшись коврами на поляне, забиваются в самую чащу леса.

Ворота замка отворились.

– Благородный рыцарь, могу ли я предложить свое гостеприимство и хоть отчасти отплатить за все, чем вам обязана?

На пороге появилась Прискилла в окружении своих дам и служанок. (Среди них была и та девица, что препроводила сюда рыцаря и оруженосца: непонятным образом она вновь очутилась в замке и вышла уже не в лохмотьях, а в опрятном передничке.)

Агилульф, сопутствуемый Гурдулу, совершил въезд в замок. Вдова Прискилла была не очень высокая и не то чтобы в теле, но с округлыми формами; грудь тоже не была слишком пышной, зато не пряталась от взглядов; черные глаза блестели – словом, то была женщина, которой есть что предъявить. Она стояла, довольная, разглядывая светлые доспехи Агилульфа. Рыцарь был сдержан, но явно робел.

– Рыцарь Агилульф Гем Бертрандин де Гвильдиверн, – сказала Прискилла, – мне известно ваше имя, я знаю, кто вы есть, и знаю, что вас нет.

После такого сообщения Агилульф, словно освободившись от гнетущей неловкости, отставил в сторону робость и принял самодовольный вид. Однако он почтительно поклонился, встал на одно колено и сказал:

– Ваш покорный слуга. – А затем резко поднялся.

– Я много слышала о вас, – сказала Прискилла, – и с давних пор самым горячим моим желанием было встретиться с вами. Каким чудом вас занесло на эту глухую дорогу?

– Я странствую, чтобы отыскать, пока не поздно, девственность пятнадцатилетней давности, – ответил Агилульф.

– Никогда не слыхала о рыцарском странствии, цель которого была бы столь сомнительной, – сказала Прискилла. – Но коль миновало уже пятнадцать лет, я отважусь удержать вас на одну ночь просьбой погостить у меня в замке. – И она пошла со двора об руку с ним.

Прочие женщины не отрывали от него глаз до тех пор, пока он вместе с владетельницей не скрылся в анфиладе зал. Потом взоры их обратились на Гурдулу.

– О, какой здоровый малый этот стремянный, – захлопали они в ладоши. Гурдулу стоял дурак дураком и чесался. – Жаль только, что он такой блохастый и вонючий! Ну, живее, отмоем его! – Они увели оруженосца в свои комнаты и там раздели догола.

Прискилла пригласила Агилульфа к столу, накрытому на двоих.

– Мне известна ваша обычная воздержанность, рыцарь, – начала она, – но я не знаю, как почтить вас иначе, нежели предложив поужинать. Разумеется, –добавила она лукаво, – изъявления благодарности, которые я имею в виду, на этом не кончатся.

Агилульф учтиво поклонился, сел против владетельницы замка, раскрошил ломтик хлеба. Помолчав немного, он откашлялся и заговорил о том о сем.

– Поистине удивительные и нелегкие испытания, сударыня, выпадают на долю странствующего рыцаря. Их можно подразделить на несколько видов. Первый... – Так он ведет беседу, любезный, точный, осведомленный, иногда рискуя навлечь упрек в чрезмерном педантизме, но тут же изглаживая это впечатление легкостью перехода к другому предмету, перемежая серьезные речи остротами и шутками самого тонкого вкуса, оценивая людей и их поступки не слишком благосклонно, но и без чрезмерной строгости, так, что любое его мнение вполне согласуется с мнением собеседницы, которой он неизменно дает возможность высказаться, побуждая ее тактичными вопросами.

– Какое наслаждение беседовать с вами, – говорит Прискилла, утопая в блаженстве.

Вдруг Агилульф, так же неожиданно, как начал разговор, погружается в молчание.

– Пора послушать пение, – говорит Прискилла и хлопает в ладоши. В комнату входят певицы с лютнями. Одна начинает песню: «Единорог сорвет цветок», потом другую: «Jasmin, veuillez embellir le beau coussin» [95].

Агилульф находит нужные слова, чтобы похвалить музыку и пение.

Входит стайка девушек и заводит танец. На них легкие туники и цветочные плетеницы в волосах. Агилульф аккомпанирует им, отбивая такт железными рукавицами по столу.

Такие же праздничные пляски были и в другом крыле замка, в покоях фрейлин. Полураздетые молодые дамы играли в мяч и требовали, чтобы Гурдулу принял участие в их играх. Оруженосец, тоже одетый в тунику одной из дам, вместо того чтобы ждать на месте, когда ему будет брошен мяч, бегал за ним, стараясь любым способом им завладеть, и вступал в борьбу то с одной, то с другой фрейлиной; в схватке с нею он порой воспламенялся страстью другого свойства и валил даму на мягкое ложе, какие были расстелены вокруг.

– Ой, что ты делаешь! Пусти, осел! Ах, смотрите, что он со мной творит, нет-нет, я хочу играть в мяч, ах-ах-а-а-ах!

Гурдулу ничего уже не соображал. После теплого купания, которому его подвергли, среди этих нежных запахов и этой бело-розовой плоти, у него оставалось только одно желание: раствориться в общем аромате.

– Ах, ах, опять он тут, ой, мамочка, да послушай же, а-а-ах!

Остальные играли в мяч, как ни в чем не бывало, шутили, смеялись, напевали:

Фрейлина, которую Гурдулу вырывал из круга, в последний раз протяжно вскрикнув, возвращалась к подругам с горящими щеками, чуть оглушенная, и, смеясь, хлопала в ладоши:

– Ну-ка, ну-ка, подавай мне! – И вступала в игру. Проходило немного времени, и Гурдулу набрасывался на следующую.