Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”

Я срываюсь с места и лечу над самой землей по незнакомой мне местности, закрытой от моих глаз раскидистыми кронами деревьев.

Сквозь ветви деревьев вижу кружащих в небе ястре­бов. Под широко разросшимися кронами дубов им меня не увидеть, но я отлично знаю, что зоркий глаз хищника способен выследить даже серого голубя на фоне серого асфальта, а уж чернота моих перьев с характерным фиолетовым отливом четко выделяется в лучах заходящего солнца на открытом пространстве.

Вижу высокое дерево с мягкими темно-зелеными ветками. Я сажусь на сук и со злостью вырываю застрявший в крыле острый шип.

Осторожно осматриваюсь по сторонам, ведь я же не знаю этого места.

Клетки, прутья, окруженные рвами островки. В клетках скелеты птиц и зверей — высохшие, застывшие, неподвижные. Вцепившиеся клювами, когтями, зубами в твердые прутья.

Они не покинули клеток, не смогли выбраться из этих ловушек, в которые когда-то загнали их бескрылые.

Запертые двери с задвинутыми засовами, железные сетки, зарешеченные стены, откуда вечерний ветерок доносит запах гнили.

Вед родилась в гнезде на самом верху круглого красного здания, стоящего неподалеку от купола, под которым находится наш дом.

На самом верху возвышающейся над водой и мостом башни стоит статуя с крыльями. Вокруг нее стоят другие крылатые фигуры. Их головы служат нам хорошим наблюдательным пунктом.

Кем были эти звери, которых я называю бескрылыми?

И были ли у них крылья? Ведь есть же они у этих статуй с плоскими белыми глазами.

Может, их выкормила волчица? Ведь маленькие фигурки под ее брюхом — это же их детеныши? А если бескрылые вообще произошли от волков?

Вот только эти крылья у статуй… Холодные, неживые — как будто окаменевшие…

А может, у некоторых из этих двуногих все-таки были крылья? А другие передвигались исключительно с помощью ног… Но почему тогда среди множества костей, 'которые я видел, мне никогда не попадались кости их крыльев?

Эти мысли не дают мне покоя, хотя для моей птичьей жизни они и не имеют никакого значения. Ну какая мне разница, были у живших здесь перед нами существ крылья или этих крыльев не было, если этих существ все равно уже нет на земле?

Размышляя об этом, я вдруг замечаю на голове одной из крылатых фигур белую точку.

— Что это?

Белая галка?! Фре гневно взъерошила перышки.

Тем временем Вед с сестрами, братьями и родителями училась летать вокруг крылатой статуи, то взмывая вверх, то барахтаясь в воздухе в свободном падении, то прячась за красными стенами, то садясь на ладони, на голову, на крылья каменного существа.

Белизна ее оперения временами приобретала исключительную яркость, привлекая к себе внимание окружаю­щих. На фоне матовых стен, позеленевших крыш, посеревших, запыленных пространств она была похожа на блеск воды, на сверкание стекла, на экзотический цветок.

Но белизна предметов и поверхностей была неподвижной, самое большее — слегка переливающейся, мерцающей, тогда как Вед двигалась, взлетала, перелетала с головы на постамент, с постамента на красный карниз, с него — на каменную оконную нишу. Вдруг она вцепилась коготками в стенной выступ и судорожно замахала крылышками, чтобы не упасть вниз.

Серебристо-белый огонек! Бьющаяся в паутине бабочка! На нее с удивлением смотрели все птицы. Белизна была вызывающей, кричащей, притягивающей. Даже пеликаны, сидящие на самом верху колоннады, повернули свои отвисшие клювы к сверкающей вдали звездочке.

Парящий над площадью сокол присматривается к белому трепещущему пятнышку.

— Берегись! — кричу я.

— Вижу! — ответила Фре.— Нам он не опасен.

Тем временем Вед оторвалась от стены и приземлилась рядом со своим синевато-черным семейством.

Сокол повернул голову в другую сторону. Эта сверкающая птица — маленькая галка — не утолила бы голода ждущих в гнезде соколят.

— Я лечу и не падаю! Я умею летать! — хвалилась Вед, мчась белой молнией к крылатой фигуре.

Тяжело дыша, с открытым клювом, она села прямо на поднятый кверху меч, а рядом расселись ее родители, сестры и братья.

Она была счастлива — не только потому, что ей удалось самостоятельно взлететь, но и потому, что это она первой взмыла в небо и лишь вслед за ней полетело все ее семейство.

За мостом оглушительно загалдели сороки. Это Сарторис с вытянутым вперед клювом и взъерошенной головой прямо-таки давился от злости, переступая с ноги на ногу.

— Ее белизна угрожает всем нам! Ее белизна опасна для всех птиц! Ее белизна только притягивает хищников! — Я понимал почти все, что выкрикивала в своем длинном монологе разъяренная сорока.— Она должна удалиться! Она покинет нас, или я убью ее!

— Убить! Изгнать! Убить! Изгнать! — кричали возбужденные птицы.

Глаза Сарториса то и дело застилала белая мгла ненависти. Сороки повторяли все его движения, слова, жесты.

Вдруг он взвился почти вертикально вверх и быстро полетел, часто взмахивая крыльями, к сидящим на голове, плечах и руках статуи галкам, завис над каменной фигурой — прямо над снежно-белой Вед и с ненавистью закричал:

— Улетай отсюда! Иначе мы убьем тебя!

— Убить! Убить! — повторяли сороки, летая вокруг изумленных галок.

Галки, вороны, грачи слушали, слушали, слушали. Пронзительные голоса сорок вонзались в уши, злили, раздражали. А всему виной была эта белая сверкающая точка среди каменных крыльев.

Злость, ярость, ненависть охватили всех. Даже меня…

— Убирайся! Ты не такая, как мы! — грозили галки.

— Убирайся, ты всем нам принесешь несчастье!

— Убирайся, иначе вместе с тобой нас всех переловят ястребы!

Переполненная счастьем от первого удачного полета, Вед с удивлением вслушивалась в злобные окрики, не понимая, что она-то как раз и является причиной всего этого шума. Лишь когда Сарторис завис прямо у нее над головой, до нее дошло, что выпущенные когти и разинутые клювы угрожают именно ей.

Все заведенные Сарторисом галки, вороны, грачи и сороки злобно ринулись к ней. Вед и ее семейство сорвались с места и скрылись в гнезде.

Я смотрел. Я понял. Мой гнев прошел. Белизна Вед больше не вызывала у меня ненависти. Я был равнодушен к тому, что происходит. Я видел, как знакомые галки кружат, злобствуют, угрожают, но не чувствовал никакой злости. Я продолжал спокойно сидеть на каменной голове стоящей на мосту фигуры…

Почему я не лечу, не прогоняю, не преследую? Почему меня не раздражает ее белизна? Почему я не испытываю ненависти к выродку — к птице, которая выглядит не так, как мы?

Вед спряталась в гнезде. Она лежит, хватая воздух широко раскрытым клювом. Она знает, что в конце концов ей придется вылететь из гнезда, и что тогда? Даже ее собственная семья уже смотрит на нее совсем не так, как раньше. Вед — одна из них, но в то же время она другая — сверкающая, белая, с почти белым клювом, и даже глаза у нее не сине-серые.