Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”

Неужели я действительно нашел свой город, нашел то место, где было мое старое гнездо, моя первая нора? Я бегаю по всему подвалу. Сток прикрыт новой металлической крышкой. Теперь туда влезть невозможно — раскрошившиеся кирпичи заменили, а края вокруг стока укрепили стальным листом. Может, в соседнем помещении остались старые, знакомые мне предметы?

В следующем подвале вдоль стен стоят все те же деревянные полки. На них всевозможные банки и баночки, наполненные ароматным содержимым. Посередине — деревянный остов кресла. Если внимательно обнюхать, осмотреть его со всех сторон, можно найти следы крысиных зубов — их оставила устроившая когда-то в нем гнездо самочка. Есть, есть следы! Значит, я нашел место своего рождения. Отсюда, из этих подвалов я вышел в свет, отсюда начал свои странствия.

Встреченные в каналах крысы, которые прогнали меня из гнезда,— это моя семья. Я нашел то, что искал. Нашел.

Вернись в соседний подвал, сядь у стенки рядом с краном. Слушай голоса, слушай шорохи, шумы… Слушай. Ты прибыл сюда, чтобы слушать, чтобы видеть, чтобы знать… Ты прибыл, веря в невозможное, в то, чего не может быть,— веря в то, что услышишь скрежет зубов самки-матери, тщетно пытающейся прогрызть стену. Я сел, прижался боком к стене, закрыл глаза и прислушался.

Нет, ничего не слышно. Невозможно что-то услышать, и я отлично это знаю. Нора в фундаменте пекарни замурована навсегда, и ни один звук оттуда не донесется до моих ушей.

Немая, тихая, мертвая стена. Пятнышки света на полу медленно перемещаются. Меня мучают голод и жажда. Их усугубляет доносящийся из пекарни запах только что вынутого из печи хлеба.

Я направляюсь в сторону известных мне проходов, щелей, коридоров. Но их нет, не осталось и следа. Они зацементированы, замазаны, закрашены. Во всех окнах — плотно прилегающие к рамам металлические сетки. Только дверь подвала осталась все та же, и под ней хотя и с трудом, но все же можно протиснуться.

Выйти отсюда можно только тем же путем, каким я попал сюда, и этот путь — самый опасный.

От запаха свежего хлеба все сильнее хочется есть, от голода сводит пищевод и желудок. Я поднимаюсь по лестнице. Шаги. Сверху кто-то спускается. Из коридора рядом с лестничной клеткой слышен шум воды. Я прыгаю туда. Может, удастся выбраться по канализационным трубам прямо в сеть подземных туннелей? В ярко освещенном помещении раздаются крики. Сидящий в ванне человек орет, извещая других о моем появлении, бросает в меня щетку и мыло, брызгает водой. Человек, стоящий в дверях, пытается поймать меня в тот момент, когда я проскакиваю у него между ногами. Я вбегаю в квартиру, слыша за спиной его шаги.

Я прячусь за диваном. Человек отодвигает мебель и находит меня. Палка ударяется об пол совсем рядом со мной. Я выскакиваю на балкон, на тот самый балкон, где некогда грелся на солнышке кот, наблюдая за двором. Человек бросается за мной. Я пытаюсь осторожно спуститься по стене — не получается, и я прыгаю вниз. Соприкосновение с твердой мостовой причиняет боль — я подвернул заднюю лапку. Поворачиваюсь набок и поднимаюсь на ноги. Человек с балкона кричит что-то стоящим внизу людям. Они бегут ко мне. Я удираю куда глаза глядят, пытаясь найти хоть какую-нибудь дыру, в которой можно спрятаться. Прямо передо мной — множество круглых отверстий. Это сложенные под окном металлические трубы. Я проскальзываю в одну из них и, хромая, бегу к светлеющему вдали выходу.

Внутри закрученной спиралью трубы ужасно шумно — все голоса и звуки со двора, улицы и из окрестных построек как будто встречаются здесь, сплетаются друг с другом, свиваются в клубок, отталкиваются друг от друга. Шелест моей шерсти и скрежет коготков о металлическую поверхность становятся вдруг очень громкими.

Освещенный конец трубы все ближе, он уже рядом, я почти касаюсь его вибриссами. И вдруг его заслоняет кусок жести. Я ударяюсь о неё носом, бьюсь головой, грызу, царапаю когтями. Я попался в ловушку. Слышны голоса людей. Я с трудом разворачиваюсь и быстро бегу обратно. Труба поднимается и наклоняется снова. Я скольжу, я падаю. В окне света, к которому я так торопился, вижу глаза человека. Слышу его хриплый, булькающий голос. Теперь оба конца трубы закрыты. Люди трясут трубу, переворачивают её, резко наклоняют и ударяют по ней, вызывая резкие, пронзающие меня до костей звуки.

Перепуганный, я пытаюсь удержать равновесие на вытянутых во все стороны лапах. Но при резких наклонах и поворотах это невозможно. От страха меня тошнит. Люди ставят трубу вертикально.

Я поворачиваюсь и вгрызаюсь зубами в узкую щель, пытаясь расширить её.

Трубу опять поднимают вверх, опять подбрасывают, раскручивают, трясут.

Свет. Наконец-то свет! Я бегу к освещенному концу. Влетаю в маленькую проволочную клетку, где невозможно даже повернуться. Меня поймали в стальную ловушку.

Тонкая стальная проволока ранит мне десны. Я грызу. Пытаюсь вырваться, кручусь вокруг своей оси, пищу.

Люди разглядывают меня, шипят и булькают. В бок мне впивается острая палка, и я тщетно пытаюсь схватить её зубами. Бросают корку хлеба, но голод меня больше не мучает. Клетку перенесли поближе к печке. Оттуда пышет жаром, и жажда донимает все сильнее

Люди смотрят на меня, трясут проволочную клетку. Я вижу их глаза, зубы, языки.

Человек берет со стола длинный, тонкий, наточенный с обеих сторон нож и внимательно рассматривает его острие.

Они хотят убить меня, хотят искалечить. Я упираюсь лапками в доску, до боли вжимаюсь спиной в металлические прутья. Я ничего не могу сделать. Я пойман. Мне некуда деваться. Они приближаются.

Над моей головой сверкает острие ножа.

В конце концов они просовывают нож сквозь прутья клетки и тянутся к моей голове.

Они хотят добраться до глаз. Я резко дергаю шеей. Тогда они просовывают нож снизу, и воткнувшийся в горло клинок больше не дает мне пошевелить головой.

Из печки вытаскивают раскаленную добела тонкую проволоку. Она все ближе и ближе, глаз чувствует нарастающее тепло, жар, сверкание, страх. Люди вонзают проволоку мне в глазницу. Голова разрывается от боли.

Я пищу изо всех ещё оставшихся у меня, последних сил.

Теперь горячая проволока приближается ко второму глазу, проникает внутрь и остаются только темнота, боль, кровь, голоса.

Я пробуждаюсь от долгого оцепенения, поднимаюсь на ноги. Я во дворе чувствую лапами твердые бетонные плиты.

Темнота. Темнота, совсем как сразу после рождения. Похожая и все же совсем другая. Тогда это была тьма незнания, непонимания. Кроме нее, я ещё ничего не знал. Теперь это тьма заката жизни, тьма приближающейся смерти.

Тогда я не знал о существовании мира, о его силе и блеске, о пространстве, о темноте, о человеке, о себе. Я не предчувствовал событий, которые должны были вскоре случиться.