Генрих Манн - Голова

— Какое утешение для нас! — воскликнула Алиса. — Наше ничтожное существование столь же преходяще, как и то, что особо отмечено судьбой. — Она легко взбежала по отлогим ступенькам, разделявшим комнату пополам, и примостилась на них.

— Подите сюда! Расскажи нам, Эрвин, о своей последней проделке, о той, за которую отец сегодня тебя упорно не замечает.

— Это не проделка, — ответил он, — это недоразумение, оно могло случиться со всяким. Посудите сами, господин Терра.

Сестра, едва только он начал, прижала ладони к щекам.

— Значит, ты шел по улице, кого-то встретил и пошел провожать? — заговорила она сама.

— Не на улице, а в кафе. Я пошел вслед за какой-то дамой, собственно за ее собачкой, которую мне хотелось зарисовать.

— Вы не верите, господин Терра? Но это правда, — пояснила сестра.

Терра заметил:

— У дамы, конечно, не было более спешных дел, и она заинтересовалась рисованием.

— Нет. Ее ждали. Но около меня уселся какой-то господин. Он был как все, может быть воспитаннее других, во всяком случае он читал «Фигаро» [18].

Терра намеревался вставить какое-то замечание, но молодая графиня взглядом остановила его. Эрвин медленно вертел в руках папиросу, его тускло поблескивавшие глаза, казалось, ничего не видели, и рассказывал он однотонно, запинаясь, как будто о чем-то далеком, виденном во сне.

— Мой рисунок упал к его ногам. Он поднял его и сделал какое-то меткое замечание. Я подарил ему листок, а он за это пригласил меня поужинать. Тут подошла дама, мы уговорились и с ней. Но потом мы решили лучше пойти в варьете. Там я довольно долго прождал его и даму, за которой он хотел заехать. Мне там понравилось, но все же я вышел на улицу, а он как раз в это время проходил мимо. В сущности я был рад, что он без дамы. Он сказал, что теперь он занят. Скоро я опять потерял его в толпе, но, когда я подошел к «Волшебному дворцу», он стоял там у дверей. Он объявил мне, что уже с кем-то сговорился. Я сказал ему, что вообще не пошел бы сюда, здесь никогда не найдешь свободного столика — не для того чтобы сидеть, а чтобы рисовать, столика с бутылками и с брошенными салфетками, какой мне хотелось зарисовать. Он ответил, что может устроить мне такой столик, и я вошел вслед за ним. Мне отвели место, напротив меня оказался пустой столик. Зал был полон, посредине танцевали очень нарядные дамы, и наша знакомая из кафе тоже была здесь. Многие посетители пытались занять свободный столик, но всякий раз им говорили, что он заказан. Я рисовал бутылки и салфетки. Подошла та дама и очень смеялась, не знаю почему, — верно, потому, что я пил только водку. Я предложил, чтобы она заказала себе шампанского, но сам собрался уходить, потому что кончил рисовать, и позвал кельнера. Он пришел и подал мне очень большой счет за все, что могло быть съедено за свободным столом, если бы стол был занят. Я посмотрел на кельнера, — это был тот самый господин, с которым я познакомился. При мне не оказалось денег, но ведь у него была моя карточка. И сегодня утром он явился к папе.

Эрвин умолк, будто и не говорил. У сестры его под белыми руками раскраснелись щеки, из-под полуприкрытых век сияла влажная улыбка.

— Ты говоришь, это со всяким могло случиться?

Молодой Эрвин вопросительно посмотрел на Терра.

— Со мной — пожалуй, — сказал Терра и встал. — А с кем еще — не знаю.

— До свидания в Либвальде, — сказала графиня.

— Можно вас проводить? — спросил граф Эрвин.

— Я еще сам не знаю, куда пойду, — ответил Терра и быстро удалился. Он убежал, потому что боялся пробудиться с проклятием на устах от этого ничем не омраченного часа. Впервые на душе у него стало спокойно, мир словно преобразился, но он был убежден, что это парение бесцельно и не может быть длительным, и хотел упасть без свидетелей. Никогда еще он так не любил. Все происходившее только укрепляло и восполняло его чувство. У нее должен быть именно такой брат, который сквозь сон проходит по той жизни, где она царит. Терра любил жизнь ради них, ради сестры и брата Ланна.

Из обшитой панелью комнаты доносился голос Кнака. Терра хотел проскользнуть незамеченным, но его настиг Мангольф. Он покинул Кнака и Толлебена, чтобы узнать, чем объясняется просветленное выражение на лице друга. Терра тотчас подтвердил его страхи.

— Я иду из будуара юного божества. О друг! Это превосходит твое воображение. Каждая частица тела моей Галатеи, даже самая малейшая, мизинчик на ее ноге сулит больше неземной отрады, чем я способен вкусить до конца моего жалкого существования. У нее есть брат, и он мой друг. Пойми, что это значит!

Мангольф понимал все как нельзя лучше. Избыток чувств у Терра мог быть опасен только для него самого, но слова о брате задевали и Мангольфа. «Осторожно, здесь надо принять меры по системе Губица».

— Графа Эрвина всегда недооценивают, — произнес он вслух. — Как враг он очень опасен, потому что даже родная сестра считает его безобидным дураком. Он, верно, собирался тебя провожать?

Терра смутился, а Мангольф многозначительно улыбнулся. Терра тряхнул головой, лицо его снова засияло. Он указал на Кнака и Толлебена.

— Высшего начальства нет дома, и мышам раздолье. Неужели мне и дальше следить за тайными махинациями прохвостов? — спросил он, пожалуй, слишком громко, необычно звонким голосом.

Мангольф хотел его увести, но сам застыл на месте. Кнак, не стараясь даже говорить обиняками, обсуждал с Толлебеном своеобразное дельце. Брат Толлебена, бригадный генерал, получит у Кнака место директора, но только после того, как новое артиллерийское орудие фирмы Кнак будет принято в армии. Кнак назначал даже срок.

— Дело должно быть закончено к весне, иначе я расторгаю договор. — На возражение собеседника он ответил просто: — С Ланна справится и ребенок. Надо льстить его политическому самолюбию. Только бы он действовал в духе Бисмарка!

— В этом случае так оно и будет, — сказал Толлебен, повышая голос.

Кнак одобрил это всей душой.

— Да здравствует будущий великий деятель! — воскликнул он, и оба подняли рюмки.

Когда Терра и Мангольф вошли в комнату, промышленник невинно рассказывал о своих заводах, о том, что стоимость довольствия рабочих, которое он сам им поставляет, он перекладывает на этих же рабочих и на заказчиков. Говоря, он чистил ногти перочинным ножиком. Терра подошел к нему.

— Милостивый государь, — сказал Терра, — судя по тому, что я вижу и слышу, ваше предприятие сулит человечеству одно только благо. Вы с одинаковой готовностью продаете вашу гуманистическую продукцию как иностранным дипломатам, так и отечественным генералам, и когда вы снабдите одинаково грозным оружием весь мир, без различия религий и валют, тогда или никогда, милостивый государь, миру будет обеспечен мир. Пью, за первого активного пацифиста! — И он схватил рюмку с ликером.