Дзюнъитиро Танидзаки - Ключ

...Все прошло, как я предполагал. Я снял с жены все, что ее прикрывало, не оставив на ней ничегошеньки, и уложил, голую, навзничь, под ярко-белый свет торшера и флюоресцентной лампы. Проделав это, я приступил к подробнейшему изучению ее тела, как изучают карту незнакомой местности. Но в первые минуты, когда моим глазам предстала эта великолепная, чистейшая нагота, я, потеряв самообладание, замер, ошеломленный. Ибо впервые видел нагое тело своей жены все, целиком. Не сомневаюсь, большинство супругов изучили телесные формы своих благоверных вдоль и поперек, до мельчайших деталей, вплоть до морщинок на их ступнях. Однако моя жена никогда прежде не позволяла мне увидеть себя. Естественно, во время плотских соитий мне удавалось мельком подсмотреть кое-что, но лишь в верхней части тела, а все, что не было нужды оголять, оставалось для меня сокрытым. Только на ощупь мог я вообразить, сколь дивны формы тела, которым владею, именно поэтому меня так захватила идея посмотреть на него при ярком освещении, и то, что я теперь увидел, не только не разочаровало меня, но и превзошло все мои ожидания. В первый раз после женитьбы я видел жену во всей красе ее наготы. Я получил возможность рассмотреть нижнюю половину ее тела тщательно, до самого заветного завитка. Она родилась в девятьсот одиннадцатом году и фигурой не напоминает современных европеизированных девушек. В юности она плавала, играла в теннис, и для японской женщины своих лет сложена весьма пропорционально, хотя грудная клетка узка, ягодицы и груди недостаточно развиты. Ноги у нее изящные и довольно длинные, но голени выгибаются дугой, так что, увы, стройными их не назовешь. Главный недостаток – щиколотки не очень узкие, но, признаться, стройным ногам европейских женщин я предпочитаю изогнутые ножки, которыми в старину гордились японки и которые навевают мне воспоминания о моей матушке, о моих тетках. Гладкие, прямые, как палки, меня не привлекают. Точно также торчащим грудям и выпирающей заднице я предпочитаю формы богини в храме Тюгудзи, слегка выпуклые. В общем, именно таким я всегда воображал тело моей жены, и действительность меня не обманула. Но что превзошло мое воображение, так это безупречная белизна ее кожи. На теле всегда есть где-нибудь мелкие пятнышки, лиловые или бурые крапинки, но, как дотошно я ни рассматривал жену, я не нашел ничего подобного. Я перевернул ее на живот и тщательно осмотрел со спины, вплоть до заднего отверстия, но даже ложбинка промеж округлых половин сияла белизной. Достигнув сорокапятилетнего возраста, родив девочку, она ухитрилась сохранить кожу без изъяна, без единого пятнышка. После свадьбы на протяжении двух десятков лет я мог позволить себе лишь трогать ее руками в кромешной тьме и жил, не видя такой великолепной плоти, но, если вдуматься, в этом мое счастье. Муж, который после двадцати лет супружества впервые с удивлением познает красоту тела своей жены, все равно что женится вновь. В том возрасте, когда наступает пора бесчувствия, мне дано вожделеть к своей жене больше, чем прежде... Я вновь перевернул лежащее ничком тело жены на спину. Долгое время я пожирал ее глазами и только печально вздыхал. Вдруг мне представилось, что жена и в самом деле не спит, что она наверняка притворяется. Может быть, вначале она и вправду спала, но, пока я был занят своими наблюдениями, проснулась. А проснувшись, пораженная необычностью происходящего с ней, устыдилась и предпочла притвориться спящей. Такая вот мысль пришла мне в голову. Возможно, это не так, что это всего лишь моя бредовая фантазия, но мне безрассудно хотелось верить в эту фантазию. Мысль о том, что эта женская плоть с прекрасной белой кожей, послушная, как труп, любой моей прихоти, в действительности была жива и в сознании, доставляла мне невыносимое наслаждение. Но если допустить, что она все-таки спала, стоит ли записывать в дневник, как я предавался своим порочным забавам? Я почти не сомневаюсь, что жена тайком читает мой дневник, поэтому теперь, когда я написал обо всем, она прекратит напиваться... Нет, не прекратит, иначе это будет доказательством, что она прочла дневник. Если же не прочтет, ей неоткуда узнать, что с ней происходило, коль скоро она была без сознания.

Начиная с трех я больше часа рассматривал тело жены, погружаясь в неистощимое наслаждение. Разумеется, я не ограничился безмолвным созерцанием. Если она притворяется спящей, я решил – испытаю, до какого предела она сможет упорствовать. Поставлю ее в такое постыдное положение, что ей волей-неволей придется до конца притворяться спящей. Пользуясь случаем, я вновь и вновь проделывал с ней все те проказы, которым она так упрямо противится, те самые шалости, которые она называет навязчивыми, гнусными, постыдными, извращенными. Впервые я смог осуществить так давно томившее меня заветное желание вволю пройтись языком по этим великолепным, красивым ножкам. Я испробовал на ней еще много такого, о чем, выражаясь ее языком, даже писать в дневнике стеснительно. В какой-то момент я, из любопытства – какова будет ее реакция, поцеловал в одно чувствительное место и нечаянно уронил ей на живот очки. Она вздрогнула и заморгала, будто просыпаясь. Я невольно отшатнулся и поспешил погасить флюоресцентную лампу, погрузив комнату в темноту. Набрав в рот воды из чашки, в которую я подлил кипятка из чайника, гревшегося на печи, я разжевал таблетку люминала и полтаблетки квадронокса и передал получившуюся смесь изо рта в рот жене. Она, точно в полусне, послушно проглотила. (Такая доза может не подействовать. Но я дал ей выпить, вовсе не желая во что бы то ни стало ее усыпить. Я решил, что теперь ей будет проще притворяться спящей.)

Удостоверившись, что она уснула (или же сделала вид, что уснула), я приступил к осуществлению последней цели. К этому времени я, не встречая со стороны жены сопротивления, сумел выполнить достаточно подготовительных маневров, чтобы достигнуть высшей степени возбуждения, и сам удивился, какую смог проявить прыть. Этой ночью я не был, как прежде, воплощением малодушия и робости, я нашел в себе в избытке сил, чтобы одолеть ее похоть. Надо будет почаще доводить ее до опьянения. И все же, несмотря на то, что она несколько раз, как говорится, «совершила переправу», похоже, полностью так и не проснулась. Она точно пребывала между сном и явью. Порой приоткрывала глаза, но смотрела невидящим взором. Медленно двигала руками, но точно сомнамбула. Больше того, она, чего никогда не бывало прежде, сама искала своими руками мою грудь, руки, щеки, шею, ноги. А ведь до сих пор она смотрела на меня и притрагивалась ко мне лишь в той мере, в какой это было необходимо. И именно тогда с ее губ сорвалось, точно сквозь сон: «Кимура!..» Тихо, очень тихо, и только один раз, но я услышал отчетливо. Было ли это и вправду сказано во сне, или же она под предлогом, что якобы спит, проговорилась нарочно, остается для меня загадкой. Можно толковать по-разному. Видела ли она во сне, что ублажает Кимуру, или же, притворяясь спящей, высказывала желание, чтобы на моем месте был Кимура, а может быть, имелось в виду: «Если не прекратишь меня напаивать и вытворять со мной то, что делал нынче ночью, мне каждый раз будет сниться, что я с Кимурой!» В девятом часу утра позвонил Кимура. «Как поживает ваша супруга после вчерашнего? Наверно, мне следовало лично зайти и справиться о здоровье...» – «Я дал ей снотворное, – сказал я,– и она еще спит. Кажется, ничего страшного, не беспокойся!»