Даниэль Дефо - Счастливая куртизанка

На это девица ответила, что постарается ее тревожить как можно, меньше; но что иногда ей придется ее беспокоить, и она надеется, что та ее простит. Моя квакерша на это сказала, что еще охотнее простила бы ее, если бы та воздержалась от посещений; и еще раз заверила ее, что через нее та ничего обо мне не узнает.

Девица опять в слезы; однако, успокоившись через некоторое время, она сказала, что та ошибается; и что ей (квакерше) следует остерегаться, ибо она — вольно или невольно — все же кое-какие сведения обо мне ей дает; так, она не жалеет о своей поездке сюда, ибо если меня и нет в этом доме, то я должна быть где-то поблизости; и если я вовремя не перееду, она меня разыщет. «Отлично, — говорит моя квакерша, — следовательно, если эта особа не желает тебя видеть, ты даешь мне возможность ее предупредить, дабы она могла не попадаться тебе на глаза».

На это девица пришла в ярость и сказала ей, что, если та меня предупредит, она, квакерша, будет проклята, и она, и ее дети, и призвала такие страсти на ее голову, что бедная мягкосердечная квакерша пришла в неизъяснимый ужас и была в таком расстройстве чувств, в каком я никогда прежде ее не видела; так что она решила ехать домой в следующее же утро, а я, которую все это растревожило в десять раз больше, чем ее, думала и сама за нею последовать в Лондон; поразмыслив, впрочем, я решила воздержаться от такого шага и только приняла меры к тому, чтобы моя девица, если вновь сюда заявится, меня не застала, и чтобы никто ей не говорил, что я здесь: впрочем, она не давала о себе знать довольно, долгое время.

Я оставалась здесь примерно две недели и все это время больше о ней ничего не слышала, и от квакерши не было никаких весточек: но еще два дня спустя пришло письмо, в котором квакерша намекала, что у нее есть нечто важное мне сообщить, причем такое, чего она не может написать в письме, и просит меня не полениться и съездить к ней; она советовала мне подъехать в карете к Гудманс-филдс, а затем пешком подойти к черному ходу в ее доме, дверь которого будет нарочно для этого оставлена открытой; таким образом, если известная нам любопытная особа и поставила своего шпиона стеречь дом, она не узнает об моем прибытии.

Все это время я была настороже, и малейший пустяк вызывал у меня тревогу, так что послание квакерши вовсе меня переполошило, и я пребывала в великом беспокойстве; но мне никак не удавалось повернуть дело так, чтобы убедить мужа в необходимости моей поездки в Лондон; ибо ему эти места пришлись весьма по душе, и он был склонен, если только я согласна, сказал он мне, остаться здесь подольше; я написала другу моему квакерше, что не могу покуда выехать в город; к тому же мне претит, писала я, мысль, что я там буду под неусыпным надзором шпионов и не посмею носа высунуть. Словом, я отложила свою поездку еще на две недели.

К концу этого срока она написала мне вновь, сообщая, что за последнее время не видела назойливую особу, которая доставила нам столько беспокойства; зато она встретила мою верную Эми, которая сказала ей, что все эти шесть недель она проплакала, не переставая; затем она рассказала квакерше, сколько неприятностей причиняет мне эта девица и как по ее милости я вынуждена была переезжать с места на место, так как та всюду меня преследовала; и в заключение Эми сказала, что, хоть я на нее и сердита и весьма жестоко с нею обошлась за то лишь, что она позволила себе высказать свое мнение по этому поводу, все же совершенно необходимо эту девицу обезопасить и убрать с дороги; словом, не испрашивая ни моего разрешения, ни чьего-либо другого, она примет меры к тому, чтобы та никогда более не досаждала ее госпоже (то есть мне); и в самом деле, писала квакерша, после этого разговора с Эми она больше не слыхала ничего о молодой особе; так что, полагала она, Эми успешно справилась со своей задачей и можно считать, что с этой историей покончено.

Эта невинная и благородная душа, олицетворение доброты и мягкосердечия, в особенности, когда дело касалось до меня, ничего зловещего не усмотрела в том, что мне сообщила; она просто решила, что Эми удалось каким-то образом утихомирить девицу и наставить ее на ум, так что та согласилась больше не досаждать мне своими преследованиями; чуждая всяким дурным помыслам сама, квакерша не подозревала зла в других и с великою радостью писала мне об этой, по ее мнению, хорошей вести; я-то эту весть приняла совсем по-другому.

Меня ее письмо сразило, как громом небесным; я вся задрожала с ног до головы и стала метаться по комнате, как безумная. Мне не с кем было поговорить, и чувства мои рвались наружу, не находя выхода; долгое время я не могла даже рта открыть, так я была убита. Наконец я бросилась на постель и закричала: «Помилуй меня, господи, она убила мое дитя!» Слезы хлынули потоком, и целый час или более я громко, не переставая, рыдала.

К счастью, мой муж был это время на охоте, так что, дав волю своим чувствам в одиночестве, я понемногу начала приходить в себя. Но как только кончились слезы, меня охватила новая вспышка ярости против Эми; в этой женщине, говорила я себе, сидит тысяча чертей, чудовищ и диких тигров; я укоряла ее за то, что, зная, как мне это ненавистно, помня, как я сама ей все это высказала, и что после стольких лет ее верной службы и дружбы я чуть ли не в толчки выгнала ее из дома за то лишь, что она открыла мне свой роковой замысел, она все же привела его в исполнение.

Вскоре, однако, возвратился мой муж с охоты, и я постаралась привести себя в порядок, дабы скрыть от него мое состояние; но он был слишком чуток ко всему, что касалось до меня, и сразу заметил, что я плакала и что у меня на сердце какая-то забота; он настаивал на том, чтобы я с ним поделилась своим горем. Я, как бы скрепя сердце, начала ему рассказывать, говоря, что не хотела делиться с ним моим горем не столько от того, что оно так сильно, сколько от стыда, что такой пустяк мог так сильно меня расстроить. Огорчена же я тем, сказала я, что моя камеристка Эми так и не возвращается ко мне; что она так дурно обо мне думает, полагая меня столь злопамятной и все в таком роде; короче говоря, опрометчиво погорячившись, я лишила себя лучшей служанки, какую видывал свет.

— Ну что ж, — сказал он, — если это и есть твоя беда, я думаю, она скоро минет: ручаюсь, что не пройдет и недели, как мы получим весточку от госпожи Эми.

На том пока и кончилось. Однако не для меня; ибо я места себе не находила и пребывала в крайнем страхе; я жаждала что-нибудь узнать о всем этом деле. Наконец, я отправилась к моему верному и неизменному утешителю, квакерше, которая и пересказала мне все, что знала, несколько подробнее; при этом добрая, безгрешная квакерша поздравила меня с избавлением от моей невозможной мучительницы.