Даниэль Дефо - Счастливая куртизанка

Передавая мне весь этот разговор, добросердечная квакерша призналась, что трогательное красноречие бедной девушки разжалобило ее до слез; тем не менее она была вынуждена сказать, что ей неизвестно, ни куда я уехала, ни по какому адресу мне писать; однако, прибавила квакерша, если ей когда доведется меня повстречать, она не преминет пересказать этот разговор, или, во всяком случае, ту часть его, какую найдет нужной, и передать ей, то есть девице, мой ответ, если я, в свою очередь, найду нужным таковой дать.

Затем квакерша позволила себе расспросить ее о кое-каких подробностях этой, как она выразилась, воистину удивительной истории. И тогда моя девица, начав с первых невзгод в моей жизни, которые одновременно были и ее первыми— невзгодами, поведала историю своего несчастного детства и последующей службы у леди Роксаны, как она величала меня, а также о помощи, какую ей оказывала затем госпожа Эми; так, как Зми не отрицала, что была в услужении у ее матери, а главное, что она же оказалась камеристкой леди Роксаны и вернулась из Франции вместе с нею, то девица и вынесла из этих и кое-каких, других обстоятельств твердое убеждение, что леди Роксана была ее родной матерью, и не менее твердое убеждение в том, что леди ***, проживающая в ее доме (то есть у квакерши), есть та самая леди Роксана, у которой она служила судомойкой.

Добрый мой друг квакерша, на которую рассказ этот произвел сильное действие, не знала, что отвечать; все же она слишком меня любила, чтобы показать вид, будто ей поверила; во-первых, рассудила она, не было на то непреложных оснований; во-вторых, если девица рассказала правду, то я достаточно недвусмысленно дала понять, что не стремлюсь к ее раскрытию. Поэтому она употребила все силы на то, чтобы разубедить девицу. Доказательства, — какие та приводила, сказала она, недостаточно весомы; кроме того, со стороны ее собеседницы весьма невежливо на основании этих, ничем не подкрепленных доказательств посягать на родство с лицом, стоящим намного выше ее; проживавшая у нее (у квакерши) в доме миледи, продолжала она, никогда бы не унизилась до притворства, и поэтому она (квакерша) никогда не поверит, чтобы я отреклась от родной дочери; а если бы я по каким-либо причинам, даже будучи ее матерью на самом деле, не хотела того признавать, то уж, наверное, позаботилась бы ее обеспечить, ибо обладаю достаточными для того средствами. Поскольку, выслушав историю леди Роксаны, продолжала квакерша, я никоим образом не признала в ней себя в даже, напротив, всячески осуждала ту мнимую леди, величая ее самозванкой и женщиной легкого поведения, то, разумеется, я ни за что не согласилась бы присвоить себе имя особы, столь справедливо мною порицаемой.

К тому же, сказала она, ее жилица (то есть я) называет себя леди по праву, ибо является законной женой баронета, о чем ей, квакерше, достоверно известно, а следовательно, я так же далека от описанной этой девицей особы, как небо от земли. Есть еще одно обстоятельство, заявила квакерша, которое делает маловероятным ее предположение. «Ты разве не видишь, — сказала она, — что ваши года не сходятся? Ведь ты сама говоришь, что тебе уже двадцать пятый год и что ты — младшая из трех детей твоей родительницы; таким образом, по твоему рассказу, твоей матушке должно быть по крайней мере за сорок, а дама, которую ты принимаешь за свою мать, как ты видишь сама, да и как видно всякому, еще; очень молода и уж, конечно, ей нет и сорока; к тому же она оттого и поехала в деревню, что ожидает ребенка; так что, нет, я никак не могу допустить даже мысли о том, чтобы ты была права в своем предположении; и если мне позволено дать совет, то я на твоем месте выкинула бы из головы эту мысль, как совершенно невероятную, ибо вся эта история только огорчает тебя и приводит разум твой в расстройство. А ты, я это ясно вижу, — прибавила она, — ты просто не в себе.

Но все это было ни к чему; ей надобно было меня видеть, и все тут; однако квакерша твердо стояла на своем, говоря, что ничего больше не имеет обо мне сообщить; когда же та продолжала упорствовать, квакерша сделала вид, что оскорблена тем, что ее словам не дают веры, и прибавила, что если бы она и знала, куда я уехала, она все равно, не имея на то моего распоряжения, — ей бы не открыла. «Однако, поскольку она не почла за нужное известить меня о том, куда едет, — сказала квакерша, — я полагаю, что ей не угодно, чтобы люди знали о ее местопребывании». С этими словами она встала, тем самым дав гостье понять, что той пора убираться, почти столь же ясно, как если бы указала на дверь.

Девица, впрочем, не приняла доводов квакерши, сказав, что, конечно, не может рассчитывать на то, чтобы та (то есть квакерша) тронулась ее печальной историей и не претендует на ее сочувствие. Единственное, о чем она жалеет, продолжала она, это, что в свое первое посещение, когда она оказалась в одной со мной комнате, она не попыталась поговорить со мною наедине, и не пала к моим ногам, чтобы вымолить у меня то, в чем мое материнское сердце не могло бы ей отказать; впрочем, пусть она и упустила один случай, она будет дожидаться другого; из ее (то есть квакерши) слов она поняла, что я не покинула этот дом окончательно, а просто, по-видимому, выехала в деревню подышать воздухом; и отныне она намерена, объявила она, отправиться, как странствующий рыцарь, на мои розыски; она объедет, все места, куда принято выезжать для отдыха в нашем королевстве, а если понадобится, и всю Голландию и в конце концов меня разыщет; ибо она не сомневается, что представит мне самые убедительные доказательства того, что она моя родная дочь; она не сомневается, сказала она, что я чувствительна и мягкосердечна, и не дам ей погибнуть, после того, как уверюсь, что она плоть от моей плоти; говоря же о том, что объездит все целебные воды Англии, она тут же их перечислила, начиная с Тэнбриджа, то есть, с того самого места, куда я поехала, и, назвав затем Эпсом, Нортхолл, Барнет, Ньюмаркет, Бери и, наконец, Бат [135], ушла.

Верная моя рачительница не преминула тотчас мне обо всем этом отписать; однако, будучи женщиной не только доброй, но и тонкой, она сообразила, что, независимо от того, подлинная ли эта история или вымышленная, быть может, нет смысла извещать о ней моего мужа; поскольку ей было неизвестно, кем я была — или слыла — прежде и есть ли во всем этом хоть крупица истины или все — чистый вымысел, она рассудила, что так или иначе здесь, возможно, кроетcя какая-то тайна, и посвящать в нее мужа или нет, следует решать мне самой; если же здесь никакой тайны нет, то все это с таким же успехом можно будет рассказать и позже; ей же, рассудила она, во всяком случае, не следует вмешиваться и без спросу делать мои обстоятельства всеобщим достоянием. Благоразумные меры, какие она приняла вследствие этих рассуждений, не только свидетельствовали о ее несравненной доброте, но также оказались весьма уместными; ибо очень даже могло случиться, что ее письмо принесли бы мне при посторонних, и хоть мой муж не стал бы вскрывать его сам, однако, если бы я утаила от него содержание полученного письма, — притом, что я всегда с такой, казалось бы, откровенностью делилась с ним всеми моими делами, — это выглядело бы по меньшей мере странно.