Пэлем Вудхауз - Фамильная честь Вустеров

– Но как я могу его умаслить, как? Стиффи, не подвергайте меня этим страшным пыткам.

– Придется. И что тут такого страшного? Не съест же он вас.

С этим я согласился.

– Да, разве что не съест.

– Не страшнее, чем визит к дантисту.

– Гораздо страшнее, чем десять визитов к десяти дантистам.

– Зато какое вы почувствуете облегчение, когда все кончится.

Слабое утешение. Я внимательно вгляделся в ее лицо, надеясь найти хоть слабый признак того, что она смягчилась. Увы, ни тени. Эта особа и всегда была жестка, как ресторанный бифштекс, такой и осталась. Киплинг был прав. Женщина всего лишь женщина. Никуда от этого не денешься. Я сделал последнюю попытку.

– Стиффи, не будьте так жесткосердны.

– Буду.

– И это несмотря на то, что я устроил в вашу честь великолепный обед у себя дома, – простите, что напоминаю о нем, – не жалел расходов?

– Подумаешь.

Я пожал плечами. Наверно, я в тот миг был похож на римского гладиатора – это были когда-то такие ребята, они в числе прочего набрасывали друг на друга связанные простыни, – который услышал, как глашатай выкрикнул на арене его номер.

– Ну что ж, ладно, – сказал я.

Она улыбнулась мне материнской улыбкой.

– Какое мужество. Узнаю моего маленького храбреца.

Не будь я столь озабочен, я, естественно, возмутился бы, как она посмела назвать меня своим маленьким храбрецом, но в тот ужасный миг махнул рукой на наглую выходку.

– Где этот монстр, ваш дядюшка?

– Должно быть, в библиотеке.

– Отлично. Иду к нему.

Не знаю, читали ли вам в детстве рассказ о писателе, чья собака слопала бесценную рукопись книги, которую он писал. И писатель, вместо того чтобы впасть в бешенство, если вы помните, печально посмотрел на пса и сказал: "Ах, Алмаз, Алмаз, если бы ты только знал, что сейчас сделал". Я слышал рассказ в своей детской, и он навсегда остался у меня в памяти. А сейчас всплыл, потому что, выходя из комнаты, я посмотрел на Дживса в точности как тот писатель на своего пса. Я ничего ему не сказал, но, уверен, он знает, что я подумал.

Было очень неприятно, что Стиффи напутствует меня, издавая воинственные кличи. В сложившихся обстоятельствах это было гривуазно и свидетельствовало о сомнительном вкусе.

Те, кто хорошо знает Бертрама Вустера, говорят, имея на то все основания, что моя душа наделена большим запасом жизненных сил, и потому даже в самых неблагоприятных обстоятельствах я обычно поднимаюсь в высшие пределы, как бы ни были тяжелы удары судьбы. Меня не упрекнешь, что я склоняю голову и предаюсь унынию. Однако когда я двигался к библиотеке, где должен был выполнить навязанную мне отвратительную миссию, по моему виду можно было догадаться, что жизнь обошлась со мной довольно круто, у меня нет ни малейшего желания это скрывать. Я еле передвигал ноги, казалось, они налиты свинцом, – так вроде бы принято говорить.

Стиффи сравнила предстоящую мне операцию с визитом к дантисту, но, приближаясь к упомянутой двери, я чувствовал себя как в школьные времена, когда шел к директору получать взбучку. Вы, конечно, помните, как я однажды вечером спустился тайком в кабинет преподобного Обри Апджона за печеньем и вдруг оказался нос к носу со старым чертом: на мне немнущаяся полосатая пижама, он в костюме и смотрит на меня точно удав на кролика. В тот вечер, прежде чем отпустить меня, он назначил мне свидание на завтра, в половине пятого, на том же месте, и сейчас я почти так же холодел от страха, как в тот далекий день моего детства. Вот я постучал в дверь, и голос, который трудно было принять за голос человека, пригласил меня войти.

Единственная разница заключалась в том, что преподобный Обри сидел в кабинете один, а сэр Уоткин Бассет был окружен компанией друзей. Когда я поднес руку к дверной панели, мне послышался гул голосов, а войдя, я убедился, что слух не обманул меня. За столом сидел папаша Бассет, рядом стоял полицейский Юстас Оутс.

Если раньше сердце у меня замирало, то при виде этой парочки заколотилось как сумасшедшее. Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь представать перед мировым судьей, но если доводилось, вы подтвердите, что это не забывается, и если спустя какое-то время вы вдруг видите сидящего за столом мирового судью, а рядом с ним стоит полицейский, вы вследствие неизбежно возникающих ассоциаций испытываете легкий шок и теряете присутствие духа.

Старикашка Бассет бросил на меня острый взгляд, от которого сердце совсем зашлось.

– Да, мистер Вустер?

– Э... а... могу я поговорить с вами?

– Поговорить со мной? – Я видел, что в душе сэра Уоткина Бассета борются непреодолимая неприязнь к Вустерам, которые грозят заполонить его святая святых, и чувство долга по отношению к гостю. Наконец последнее взяло верх. – Ну что же... То есть... Если вы действительно... Да, конечно... Садитесь, пожалуйста.

Я сел и почувствовал себя гораздо увереннее. В суде вы обязаны стоять. Старый хрыч метнул в мою сторону взгляд – не краду ли я ковер? – и снова обратился к полицейскому:

– Ну что же, Оутс, думаю, мы все обговорили.

– Очень хорошо, сэр Уоткин.

– Вы уяснили, что я прошу вас сделать?

– Да, сэр.

– Что касается другого дела, я вникну в него со всем вниманием, помня о высказанных вами подозрениях. Будет проведено самое тщательное расследование.

Ревностный служака удалился, громко топая. Старикашка Бассет принялся перекладывать бумаги на столе. Потом скосил на меня глаз.

– Мистер Вустер, это был полицейский Оутс.

– Да.

– Вы его знаете.

– Я его видел.

– Когда?

– Сегодня днем.

– А позже?

– Нет.

– Вы совершенно уверены?

– Да, совершенно.

– Хм.

И снова взялся за бумаги, потом завел другую пластинку.

– Мы были очень огорчены, мистер Вустер, что вы не остались с нами в гостиной после ужина.

Конечно, такое признание слегка обескураживало. Не может же человек хоть сколько-нибудь деликатный признаться хозяину дома, что бегает от него, как от прокаженного.

– Вас очень не хватало.

– В самом деле? Я очень огорчен. У меня немного разболелась голова, и я пошел к себе отдохнуть.

– Понятно. И все время оставались у себя?

– Да.

– Вы случайно не вышли прогуляться и подышать свежим воздухом? Очень помогает при головной боли.

– Нет, я все время лежал.

– Понимаю. Однако странно: моя дочь Мадлен говорит, что дважды заходила к вам после ужина, но комната была пуста.

– В самом деле? Она не застала меня?

– Нет.

– Наверно, я был в другом месте.

– Та же самая мысль пришлая голову и мне.

– А, вспомнил. Я действительно выходил два раза.

– Ясно.

Он взял ручку и нагнулся над столом, постукивая ручкой по указательному пальцу левой руки.