Стефан Гейм - Агасфер

Я спросил: Что ты видишь, Равви?

Он ответил: Я вижу людей, чьи грехи взял на себя и искупил их, испив мою горькую чашу.

Я спросил: А ты хорошо видишь людей, Равви?

На глаза его набежала тень, благословляющая рука опустилась, и он ответил: Люди так малы и несметны.

Склонившись к нему, я сказал: Ты проклял меня, Равви, ждать там, внизу, твоего второго пришествия, поэтому я странствую среди них, живу с ними, слышу их разговоры, вижу их дела и поступки.

Чело его поникло, и плечи понурились, а рука потерла бок, словно там вновь заныла рана от копья, и он ответил: Я ничего не хочу знать.

По я сказал: Когда мы встретились в пустыне и ты был наг и одинок, я отвел тебя на вершину высокой горы, откуда показал тебе все царства, в каждом из которых торжествовала несправедливость; я просил тебя тогда взять дело в свои руки, вывернуть все наизнанку, ибо настало время установить Царство Божие. Ты же ответил: Царство мое не от мира сего.

И снова на лице его мелькнула улыбка, о которой не знаешь, печальна она или иронична. Так оно и было, промолвил он.

Я продолжил: А потом ты хотел отдохнуть в тени моего дома на пути к Голгофе, когда ты изнемогал под тяжестью креста; я сказал тебе, что готов поднять в твою защиту меч Господень и чтобы ты, собрав народ Израиля, повел его на борьбу. Ты же опять не послушал меня и ответил, что должен испить чашу, которую дал тебе твой Отец.

Послушай, сказал он, когда я висел распятым на Голгофе под палящим зноем, то, пока еще кровь не совсем отлила от головы, я думал о сказанном тобой; но не для этого послал меня мой Отец, он послал меня на муки и смерть, чтобы исполнилось обетование и для всех наступило Царство Божие.

Тут я встал перед ним и спросил: Ну так что же, исполнилось обетование? Наступило Царство Божие?

Он промолчал. А нимб вкруг него померк, исчез свет покоя с его лика; он обернулся, будто хотел посмотреть, не стоит ли кто-нибудь за спиной и не подслушивает ли его.

Я опять спросил: Так наступило Царство Божие?

Глаза его широко раскрылись, будто от испуга, и он крикнул: Изыди от меня, сатана!

Усмехнувшись, я проговорил: Ошибаешься; меня кое-что связывает с Люцифером, но я другой ангел, хотя мне тоже ведома истина.

Истина – в Боге, сказал он.

Это я уже слышал, причем не раз, сказал я. Но истина зрима для всех, кто желает ее видеть, и для всех, кто хочет думать, она познаваема. Ты же сидишь на своем троне и не видишь ее, утешаясь ее неисповедимостью.

Тут он спросил наконец: Чего же ты хочешь?

Я хочу, чтобы ты стал таким, каким должен быть, ответил я.

Когда я причастил учеников телом моим и кровью моей, сказал он, ты был рядом и приникал к моей груди. Возможно ли отдать больше, чем я отдал, и возможны ли большие страдания, чем мои?

Ах, Равви, сказал я, посмотри на то, что видел я в Царстве, наступившем после тебя, услышь то, что слышал я, пойми то, что понял я.

Он закрыл лицо руками, но потом собрался с силой и проговорил: Я взял на себя все грехи людей и искупил их вину своей жертвой. Но где сказано, что я истреблю сам грех?

Равви, сказал я, несовершенство людей – это отговорка любой революции, не достигшей своей цели. Ты учил любить врагов своих. Ты говорил: Ищите же прежде Царства Божия и правды. И ты верил и то, чему учил. Но вместо сотен тысяч, убивавших друг друга, к которым ты обращался с Нагорной проповедью, пришли теперь сотни раз по сто тысяч. Они алчут богатства, желают жену ближнего своего, развратничают и пьянствуют, торгуют собственными детьми, впрыскивают отраву в свои вены, опоганивают все, чем высок человек. Они враждуют между собой, подсиживают и предают друг друга, устраивают концентрационные лагеря, где множество людей мрет от голода; а еще их бросают в тюрьмы, истязают, убивают, и повсеместно власть имущие возглашают, будто все это делается во имя человеколюбия, на благо народа. Они растрачивают и губят богатства земных недр, превращают плодородные земли в пустыню, а воду – в жижу вонючую; большинство гнет спину на меньшинство, люди не доживают до конца отпущенного им века. Вопреки слову пророка никто не перековал мечи на орала, копья – на серпы; напротив, тайное оружие уже проникает в космос, а Земле грозят огненные грибы до небес, которые испепелят все живое, оставив от человека лишь тень на стене.

Я умолк, он сидел тихо и неподвижно, будто вырезанный из дерева и раскрашенный; великая тьма объяла нас, только над ним слабо светилось подобие нимба.

Равви, спросил я, ты слышал меня?

Тут раздался глас свыше: Сын Человеческий возвратится, ибо Он есть определенный от Бога Судия живых и мертвых. Пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззакония, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубовный; праведники же воссияют, как солнце.

Но когда это будет? – спросил я.

Равви будто очнулся от забытья. Отец мой назначил день, сказал он.

Я бы до того дня не откладывал, сказал я.

в которой герцог Адольф основывает в Шлезвиге Царство Божие, а его суперинтендант терпит неудачу с графиней Эрентрой, Агасфер же отправляется с песнями па войну.

Оставив позади силуэт удаляющегося Гамбурга, Эйцен, в кармане которого лежало герцогское приглашение в готторпский замок, ехал по прекрасным землям Голштинии; справа коровы и слева коровы, а еще овцы и свиньи – воистину новый Ханаан, правда немного болотистый, что, впрочем, неудивительно, ибо Голштиния находится между двумя морями, Балтийским и Северным, однако, как узнал Эйцен от старшего пастора Форстиуса, у которого он остановился в Итцехоэ, чтобы откушать жареной рыбы и дать передохнуть лошадям, герцог собирался построить дамбы и осушить болота. По словам Форстиуса, герцог стал истинным отцом для здешнего края, пекущимся и о делах церковных; ему, дескать, не хватает лишь мудрого и авторитетного советника, который навел бы порядок среди местных церковных иерархов, поскольку частенько вообще неизвестно, имеет ли тот или иной пастор священнический сан и какую несусветную чушь услышат от него прихожане на очередной проповеди.

Об этом Эйцен и сам мог бы многое порассказать – в его родном городе пасторы интриговали друг против друга, чинили козни своему суперинтенданту за его верность лютеранскому учению, не говоря уж о тех, кто открыто выступал с подстрекательскими речами, называя Эйцена тираном, фарисеем и высмеивая его за попытку образумить упрямых евреев на диспуте; сенат же Гамбурга, которому надлежало бы вымести интриганов из города железной метлой, ничего не предпринимал. Да, вздохнул пастор Форстиус, духовные устои общества поколеблены, в Голштинии появилось множество опасных фанатиков, бунтовщиков, которые следуют бредовым идеям из Мюнстера, этого рассадника крамолы, где даже женщины были общими; теперь его наконец разгромили, но, к несчастью церковных и светских властей, бесовское лжеучение расползается все дальше, оно уже достигло Голландии и герцогства Шлезвигского, где на тайных сборищах читают брошюрки Менно Симонса и других лжепастырей.