Ричард Олдингтон - Смерть героя

– Так мы и к утру не дотащимся, сэр. Газ слепит, так ведь и в маске ничего не видно. Лучше я ее сниму и пойду разведаю, что там впереди.

Эванс тоже снял противогаз, велел сержанту двигаться следом, и они пошли вперед, с трудом вытаскивая ноги из густой грязи окопа. Из глаз Эванса и Уинтерборна ручьями потекли слезы. Оба поминутно утирали их платками, точно наемные плакальщики на собственных похоронах.

Трах, трах-трах, трах, трах-трах-трах-трах – новые разрывы, и еще острей запахло ананасами.

– А вдруг они заодно лупят и отравляющими? – сказал Эванс. – То-то мы с вами будем хороши! За этой грушевой вонью ничего другого не разобрать. Ф-фу! Прямо как на конфетной фабрике.

Оба засмеялись – и опять принялись утирать слезы.

Через десять минут они вышли к самой большой воронке. Здесь, на вершине холма, дул свежий ветер, он разогнал газ. Обожженным глазам стало полегче.

– Пришли, – сказал Эванс. – А вот и бывшая «ничья земля». Но где, к черту, наша передовая – хоть убейте, не пойму. Останьтесь тут, Уинтерборн, и велите сержанту Перкинсу ждать, пока я не вернусь. Я пойду на разведку.

– А я вернусь, сэр, и приведу всех сюда.

– Ладно.

И лейтенант исчез в темноте. Уинтерборн вернулся к саперам, которые ощупью уныло брели по пропахшему газом окопу. Потом дождались Эванса, и он по бывшей «ничьей земле» провел их к какому-то очень глубокому окопу. Повернули налево. Эванс шепнул Уинтерборну:

– Тут сплошь – немецкие окопы. Смотрите, какие глубокие. Я не видел ни души, и надписи всюду немецкие. Хоть убейте, не знаю, где мы. По-моему, мы просто залезли к бошам.

Скинув с плеча винтовку со штыком, Уинтерборн пошел впереди Эванса. Изредка в небо взмывали осветительные ракеты, но, странное дело, казалось, они летят со всех сторон – не только спереди и с боков, но даже сзади. Окопы были необычайно глубоки и темны, и слабо освещались лишь в те мгновенья, когда разгоралась в небе ракета или мелькали короткие вспышки разрывов. А они все шли и шли, то и дело минуя поперечные ходы, уже совершенно не разбирая дороги, и может быть, даже кружили на одном месте. Они слышали бормотанье и приглушенную ругань плетущихся сзади саперов. На очередном перекрестке они в отчаянье остановились. Уинтерборн поднялся на какой-то бугорок посреди широкого окопа и вглядывался в темноту, Эванс посмотрел на светящийся циферблат ручных часов:

– Ох, черт! Мы бродим по этим проклятым окопам уже почти три часа. Если не доберемся сейчас же до места, будет совсем поздно – ничего не успеем сделать.

Уинтерборн схватил его за руку:

– Смотрите!

По окопу к ним двигались какие-то тени, едва различимые на фоне неба. Тьма, касок не разглядеть. Свои или немцы?

– Окликните их, – шепнул Эванс. Уинтерборн вскинул ружье:

– Стой! Кто идет?

– Фронтширцы, – отозвался усталый голос.

– Спросите, какая рота, – подсказал Эванс.

– Какая рота?

– Все четыре – что осталось.

Они были уже так близко, что Эванс и Уинтерборн могли разглядеть английскую форму. Эванс по цепочке приказал своим податься влево и пропустить фронтширцев. Они еле шли, спотыкаясь на неровном дне окопа.

– Мы держались, покуда нас чуть не всех перебили, сэр, – хрипло и словно извиняясь сказал кто-то из них Эвансу.

– Спрингширцев всех перебили, сэр, ну мы и попали под фланговый огонь, – прибавил другой. – У нас только один офицер остался.

Мимо саперов, тяжело волоча ноги, прошли человек пятьдесят – все, что уцелело от разгромленного батальона. Последними шли старшина и молоденький лейтенант. Эванс остановил его и, коротко объяснив, зачем он здесь со своими саперами, спросил дорогу к передовой. Лейтенант, видимо, изнемогал от усталости. Его шатало, он едва держался на ногах.

– Там… где-то там… – с усилием выговорил он.

– А далеко?

– Не знаю… нет… не могу задерживаться… мне нельзя оставить людей…

И он побрел дальше. Эванс обернулся к Уинтерборну.

– Что ж, Уинтерборн, сойдите-ка с трупа этого боша и двинемся дальше.

Уинтерборн в ужасе отскочил и тут только заметил, что все время стоял на убитом немце.

Они проплутали почти до рассвета, но передовой так и не нашли. Дорогой наткнулись на двух раненых немцев. Эванс приказал санитарам подобрать их. К рассвету они вновь оказались там, где ночью впервые вошли в старые немецкие окопы, дальше местность была им знакома. Санитары с носилками спотыкались на кочках и рытвинах, раненые немцы стонали от каждого толчка.

Медленно, очень медленно остатки Фронтширского батальона брели по М. Вззз, бумм, ТРРАХ! – рвались снаряды, но люди почти не слышали. Они слишком устали. Гуськом они прошли через город. Вышли на прямую дорогу. Тут лейтенант остановил людей, кое-как построил в две шеренги и стал во главе колонны. И они поплелись дальше, даже не пытаясь держать шаг, устало сгибаясь под тяжестью снаряжения, невидящими глазами глядя под ноги, на дорожную грязь. Они спотыкались о каждый камень и каждую выбоину; порою то один, то другой падал и его с трудом поднимали на ноги. Несколько человек отстали и плелись далеко позади. Время от времени лейтенант и старшина останавливались и давали людям возможность вновь собраться и построиться. Шли молча. Очень медленно миновали отвал, разбитый поселок, где квартировали саперы, солдатское кладбище, развалины замка, закрытую в этот час столовую Союза Молодых Христиан 286; и когда просветлело небо и забрезжило ясное весеннее утро, вошли в деревню, где предстояло разместиться на отдых. Стрельба утихла, в прозрачном чистом небе звенели жаворонки. В предутреннем свете небритые лица казались мрачными и странно старыми, – серо-зеленые, осунувшиеся, безмерно усталые. Люди шли, волоча ноги.

У штаба дивизии стоял подтянутый, щеголеватый часовой. Увидав горстку солдат, которые устало плелись по улице, он решил, что это идут раненые. Шагах в тридцати от часового молодой лейтенант остановился и еще раз построил своих людей. Часовой услышал его слова:

– Держитесь, фронтширцы.

До тылов уже докатилась весть, что Фронтширский батальон почти весь погиб, отражая яростный натиск врага – из двадцати офицеров и семисот пятидесяти солдат остались в живых полсотни солдат и один офицер.

Часовой вытянулся в струнку и сделал шаг вперед. Вскинул винтовку – раз, два, три, как на параде, – и стал смирно. Когда маленькая колонна поравнялась с ним, он четко взял на караул.

Молодой офицер устало поднял руку к каске. Солдаты не обратили внимания на часового, да и не поняли его. Он смотрел, как они шли мимо, и в горле у него стоял ком.

На Западном фронте все еще было без перемен.

Проспав несколько часов и наскоро поев, Эванс и Уинтерборн снова отправились на передовую. Эванса мучил стыд за то, что накануне он заблудился, да и майор его отчитал. Эванс выслушал молча, хотя мог бы и ответить: если майор так хорошо знал дорогу, напрасно он не потрудился сам отвести саперов на место.