Джейн Остин - Доводы рассудка

– А как выглядит Мэри? – спросил сэр Уолтер, придя в самое веселое расположение духа. – В последний раз, когда я ее видел, у нее был красный нос, но, надеюсь, это не всякий день с нею бывает.

– Нет-нет! Это был чистейший случай. Она очень хорошо себя чувствует и прекрасно выглядит с самого октября.

– Если б я не опасался, что это побудит ее выходить из дому в скверную погоду с риском обветрить лицо, я послал бы ей новую мантилью и шляпку.

Энн раздумывала, не осмелиться ли ей намекнуть, что платье или чепец едва ли повлекут опасность подобного соблазна, когда стук в дверь заставил их отложить всякое попечение о благе Мэри. Стучат! И так поздно! Не мистер ли Эллиот? Он, они знали, обедал на Лэнсдаун Крессент и, верно, по пути домой решил их проведать. А больше и некому быть. Миссис Клэй была убеждена, что это мистер Эллиот. Миссис Клэй не ошиблась. Со всею пышностью, на какую были способны дворецкий и мальчик-слуга, мистер Эллиот был препровожден в гостиную.

Да, это был он, решительно он, только иначе одетый. Энн держалась чуть в стороне, покуда он здоровался с остальными и оправдывался перед Элизабет за столь позднее вторжение, но он проезжал мимо и не мог удержаться, он хотел только узнать, не простудилась ли она и подруга ее накануне et cetera, et cetera; и все это высказывалось с самой изысканной учтивостью и столь же учтиво принималось, после чего наступил черед Энн. Сэр Уолтер ее обозначил как свою младшую дочь. С разрешения мистера Эллиота, он его представит своей младшей (о Мэри было как-то забыто); и Энн, смущаясь и краснея, что было ей весьма к лицу, подошла к мистеру Эллиоту и по смятению его при взгляде на ее милые черты, надо думать не стершиеся из его памяти, тотчас догадалась, что прежде он и понятия не имел о том, кто она такая. Он был совершенно изумлен, но еще более был он обрадован. Глаза его сияли. Тотчас он высказал безмерное свое удовольствие оттого, что они оказались в родстве, напомнил прошедшее и умолял принимать его уже как знакомого. Он был все так же хорош, как в Лайме, только наружность его еще выигрывала, когда он говорил, и держался он в точности как должно, столь изящно, непринужденно и мило, что она могла сравнить его лишь с одним-единственньш человеком. Он держался иначе, но, пожалуй, столь же безупречно.

Он присел с ними и весьма оживил общий разговор. Без сомнения, он был человек умный. И десяти минут достало, чтобы в этом убедиться. Тон его, способ выражаться, предметы, какие он избирал, уменье вовремя остановиться – все свидетельствовало об уме тонком и внимательном. При первой же возможности он завел речь о Лайме, желая сопоставить их наблюдения, но еще более того желая подивиться тому, как странно судьба их привела остановиться в одно время в одной гостинице; узнать о путях Энн; поведать о своих и выразить сожаление, что он упустил тогда возможность засвидетельствовать ей свое почтение. Она рассказала ему о том, что выпало ей на долю в Лайме. Он слушал с возраставшим участием. Он одиноко провел вечер в соседнем с ними нумере; он слышал голоса, слышал общее веселье; решил, что они, верно, восхитительные люди, и рвался к ним душою, не имея, разумеется, ни малейшего подозрения о том, что он вправе им представиться. Ему бы спросить, кто они такие! Имя Мазгроув многое бы ему сказало. Что же, это отучит его от пагубного обычая никогда ни о чем не справляться в гостиницах, какой он взял себе за правило с юных лет, полагая, что любопытство не пристало человеку светскому.

– Никто, решительно никто не имеет более нелепых понятий о том, как следует себя вести, дабы не ударить лицом в грязь, – сказал он, – чем двадцатилетний молодой человек. Средства, какие он избирает, глупостью своею могут равняться лишь с теми целями, какие он себе ставит.

Но он не мог обращаться к одной только Энн. Он понимал это. Он стал поддерживать общий разговор, лишь изредка возвращаясь к Лайму. Постепенно, однако, он расспросил ее о том, что там произошло вскоре по его отъезде. Узнав о несчастном случае, он уже хотел узнать все подробности. Сэр Уолтер с Элизабет присоединились к его расспросам, но какая же тут была ощутима разница! Энн могла сравнить мистера Эллиота лишь с леди Рассел по тому, как искренне желал он охватить умом случившееся и как чутко понимал он, скольких мук стоил Энн ее рассказ.

Он пробыл с ними долго. Изящные часики на камине серебристо вызвонили одиннадцать раз {Аллюзия на строки из поэмы Александра Поупа (1688 – 1744) «Похищение локона»} , а дальняя колотушка ночного сторожа уже начинала им вторить, когда мистер Эллиот и все остальные спохватились, что он засиделся.

Энн и надеяться не смела, что первый ее вечер на Кэмден-плейс может пройти так приятно.

Было одно обстоятельство, в котором Энн, воротившейся в семейное лоно, хотелось бы удостовериться куда более, чем в том, что мистер Эллиот влюблен в Элизабет. Ей бы очень хотелось удостовериться, что отец ее не влюблен в миссис Клэй; но в первые часы пребывания дома ей отнюдь это не удавалось. На другое утро, спускаясь к завтраку, она поняла, что милая дама благородно прикинулась, будто собирается с ними расстаться. Миссис Клэй, верно, сказала, что, раз приехала мисс Энн, сама она им вовсе не нужна, ибо Элизабет громким шепотом возразила: «Никакой вам нет причины уезжать. Уверяю вас, ровно никакой. Она для меня ничто в сравнении с вами»; а как раз когда она входила в дверь, отец ее произнес: «Сударыня, я не могу согласиться с вашим решением. Вы еще совсем не видели Бата. Вы только нам помогали. Не покидайте же нас теперь. Вы должны еще познакомиться с миссис Уоллис, с красавицей миссис Уоллис. Я знаю, для вашей благородной души созерцание красоты есть истинное наслаждение».

Он говорил с такой убежденностью, что Энн не удивилась, заметя, как миссис Клэй украдкой глянула на нее и на Элизабет. Собственные ее черты, быть может, выразили недоумение; но ее сестрицу эти хвалы благородной душе, кажется, ничуть не смутили. Милой даме оставалось уступить соединенным мольбам, и она обещала не уезжать.

В то же утро, когда Энн оказалась с отцом наедине, он одобрил изменения в ее внешности; объявил, что она «не так тоща, как прежде; кожа, цвет лица значительно улучшились; она теперь глаже, свежее. Чем она пользовалась?» – «Да ничем». – «Только „Гауленд“ {»Гауленд" – средство для ухода за кожей лица, рекламировавшееся в «Хронике Бата» в январе 1814 г.} ? – «Да ничем вовсе». – «Ба! Удивительно». И, помолчав, он прибавил:

– Разумеется, тебе следует продолжать в том же духе. От добра добра не ищут. Не то я тебе рекомендовал бы «Гауленд», постоянное потребление «Гауленда» в весенние месяцы. Миссис Клэй пользовалась им по моей рекомендации, и сама видишь, какую он сослужил ей службу. Веснушек и следа не осталось.