Джейн Остин - Доводы рассудка

Энн было стыдно. Будь даже леди Дэлримпл и дочь ее преисполнены редких качеств, и то бы ей было стыдно того смятения, какое внесли они в дом на Кэмден-плейс. Но она ровно ничего в них не находила. Ни искусства светского разговора, ни остроты ума, ни тонкости обращения. Леди Дэлримпл слыла очаровательной только потому, что для всякого держала наготове улыбку и незначащий учтивый ответ. Мисс Картерет и того не умела и была вдобавок столь дурна собою и неуклюжа, что, если бы не высокое происхождение, ее никогда бы не приняли на Кэмден-плейс.

Леди Рассел признавалась, что ожидала большего; но «все же полезно свести с ними знакомство»; а когда Энн решилась спросить мнения мистера Эллиота, он согласился с нею, что достоинств в них не много, однако утверждал, что коль скоро они родня, и принадлежат хорошему обществу, и собирают вокруг себя хорошее общество, то и нельзя их не ценить. Энн улыбнулась и сказала:

– По мне, хорошее общество, мистер Эллиот, – это общество людей умных, образованных и умеющих поддержать занимательный разговор; вот что называю я хорошим обществом.

– Вы заблуждаетесь, – сказал он мягко. – Это не хорошее общество; это общество лучшее. В хорошем обществе требуют лишь происхождения, образованности и светских манер, да и то по части образованности там не слишком привередливы. Происхождение и манеры – вот главное; правда, кое-какие сведения и в хорошем обществе не почитают за грех; напротив, там их ценят. Моя кузина Энн качает головой. Она мною недовольна. Она чересчур взыскательна. Моя милая кузина (садясь подле нее), вы вправе быть взыскательной больше, чем любая из знакомых мне женщин; но к чему же приведет вас ваша взыскательность? Сделает ли она вас счастливою? Не лучше ли мириться с обществом милых дам на Лаура-плейс и пользоваться теми выгодами, какие сулит это знакомство? Поверьте, они станут самыми важными персонами в Бате нынешней зимою, и, если все будут знать о вашем с ними родстве, ваше семейство (позволю себе сказать – наше семейство) будет окружено тем почтением, к какому и следует всем нам стремиться.

– Да, – вздохнула Энн. – Уж конечно, все будут знать, что мы с ними в родстве! – Но вдруг опомнившись и не дожидаясь ответа, она прибавила: – В самом деле, мне кажется, слишком много труда положено на то, чтобы добиться этого знакомства. Мне кажется (она улыбнулась), во мне больше гордости, чем в вас во всех; но мне досадно, что мы так бьемся, чтобы нас признали родственниками те, кому, без сомнения, мы нисколько не нужны.

– Простите мне, моя милая кузина, но вы несправедливо судите о собственном вашем положении в свете. Быть может, в Лондоне при нынешней вашей скромной жизни все и было бы так, как вы говорите; но в Бате с сэром Уолтером Эллиотом и его семейством всякому лестно свести знакомство.

– Что же, – сказала Энн. – Разумеется, я горда, я чересчур горда, чтобы ценить радушный прием, который мне оказывают оттого, что я не в Лондоне, а в Бате.

– Ваше негодование мне по сердцу, – сказал он. – Оно так натурально. Однако сейчас вы в Бате и должно обосноваться здесь со всем достоинством, какое прилично сэру Уолтеру Эллиоту. Вы говорите, вы горды; меня называют гордым, я знаю, да я и не хотел бы иного; и в моей и в вашей гордости, если вдуматься, при всем различии, много сходства. На одном, я уверен, моя милая кузина (тут он понизил голос, хотя кроме них в комнате не было никого), на одном, я уверен, мы сойдемся. Мы сойдемся на том, что, кто бы ни дополнил окружение отца вашего из высших и равных, уже то одно хорошо, что мысли его отвлекутся от тех, кто ниже его.

При последних словах он взглянул на стул, который занимала недавно миссис Клэй, красноречиво поясняя недоговоренное; и хотя Энн не могла согласиться с тем, что гордость у них одинаковая, ей приятно было, что и он не любит миссис Клэй; и она признала в душе, что стремление его вовлечь сэра Уолтера в высшие сферы вполне извинительно, если притом он имеет целью избавиться от этой особы.

Покуда сэр Уолтер и Элизабет со всевозможным усердием делали карьеру на Лаура-плейс, Энн возобновила знакомство совсем иного рода. Навестив старую свою учительницу, от нее она узнала, что в Бате сейчас живет однокашница Энн, которая имеет двойное право на ее участие – по прежней своей доброте и нынешним своим бедам. Мисс Хамильтон (а теперь миссис Смит) выказывала Энн доброту тогда, когда она всего более в ней нуждалась. Энн поступила в школу несчастная, горюя о нежно любимой матери, скучая по дому, и страдала, как только может страдать четырнадцатилетняя девочка с чувствительной душою; и мисс Хамильтон, тремя годами ее старше, задержавшаяся в школе оттого, что у нее не было близких родственников и своего крова, старалась облегчить ее участь, утешала как умела, и Энн не могла ей этого забыть.

Скоро мисс Хамильтон покинула школу, вышла замуж, говорили, вышла за богатого, и дальше Энн потеряла ее из виду, покуда из рассказа учительницы нынешняя ее судьба не открылась гораздо подробнее и в совсем ином свете.

Она была вдова, и вдова бедная. Муж был расточителен; и скончавшись два года тому назад, оставил дела свои совершенно расстроенными. Миссис Смит пришлось столкнуться с трудностями всякого рода, и в довершение несчастий ее поразил злой ревматизм, у нее отнялись ноги и теперь она была калека. Потому-то она и приехала в Бат, сняла жилье подле горячих источников, жила как нельзя более скромно, обходилась без прислуги и, разумеется, почти без всякого общества.

Общая знакомая уверяла, что миссис Смит будет счастлива видеть мисс. Эллиот, и Энн без промедления к ней отправилась. Дома она не упомянула о своих намерениях. Там бы ее не поняли. Она поделилась только с леди Рассел, и та сердечно посочувствовала ей и с готовностью доставила к жилью миссис Смит на Уэстгейт Билдингс.

Визит был нанесен, знакомство восстановлено, в обеих с новой силой возродился былой интерес. В первые минут десять не обошлось без неловкости. Прошедшие двенадцать лет изменили обеих. За двенадцать лет Энн из цветущей пятнадцатилетней девчушки, молчаливой и угловатой, стала женщиной двадцати семи лет, прелестной, хоть никак не цветущей, умеющей властвовать собой, тихой и ровной в обращении; и за те же двенадцать лет хорошенькая мисс Хамильтон, пышущая здоровьем и спокойно снисходившая к младшей подруге, стала бедной увечной вдовой и принимала визит бывшей своей подопечной как благодеяние; вся неловкость, однако, быстро прошла и сменилась живыми воспоминаниями о добрых прежних днях и былых пристрастиях.

Энн встретила в миссис Смит здравый смысл и приветливость, на какие ей и хотелось надеяться, и разговорчивость и веселость, каких она вовсе не ожидала. Ни рассеяния прежней беззаботной жизни – а она очень много вращалась в свете, – ни нынешние лишения, ни горе, ни болезнь не замутили ума ее и не иссушили сердца.