Флэнн О`Брайен - О водоплавающих

Замечание, необходимое, прежде чем приступить к дальнейшему чтению . Прежде чем приступить к дальнейшему чтению, Читателю желательно обратиться к Синопсису, или краткому обзору Сюжета, на странице восемьдесят один.

Дальнейший отрывок из моей Рукописи, описывающий Пуку Мак Феллими, его путешествие, а также прочие события . Сияние утреннего солнца, хотя и смягченное густыми кронами лесных деревьев и дерюжными занавесями на окнах, пробудило Пуку Мак Феллими от тяжелого сна обок его жены. Нахмурившись, он очертил в воздухе большим пальцем магический круг, пробудив к жизни жуков, червяков и прочую ползучую нечисть, дремавшую по всему лесу под огромными плоскими валунами. Перевернувшись на спину и полуприкрыв глаза, он заложил за косматую башку свои когтистые лапы и стал вполголоса бормотать святотатственные утренние молитвы, усиленно размышляя о мозоли на одной из своих косолапых ног. Жену его нелегко было различить рядом с ним – зловещий призрак, тень, укрывшуюся под складками черного стеганого дерюжного одеяла. Пука потянулся и взял свою трубку, перочинный нож и жгут табаку – рядом с постелью их лежало три, – чтобы выкурить первую утреннюю трубку, когда в дощатую дверь отчаянно застучали и она распахнулась.

– Добро пожаловать в мой дом, – учтиво произнес Пука, выколачивая трубку о ножку кровати и пряча Ногу так, чтобы не видно было выпирающей из-под одеяла мозоли. Пука с вежливым любопытством поглядел в пустой дверной проем, но стучавшего нигде не было видно.– Входите, будьте добры, рад вас видеть, – повторил Пука, – не часто выпадает мне честь удостоиться посещения в столь ранний час.

– Я уже внутри вашего прекрасного дома, – промолвил негромкий голосок, еще более сладостный, чем плеск и журчанье лесного водопада, еще более светозарный, чем луч утренней зари. – Я здесь, я стою на каменной плите, по которой змеится длинная трещина.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, – ответил Пука, пристально разглядывая пол. – Странно вы как-то встали, никак не могу вас разглядеть.

– Я пришла навестить вас, – произнес голосок, – чтобы скоротать время за изысканной беседой и познакомиться с вами.

– Рановато еще, пожалуй, вести беседы, – сказал Пука, – но все равно – добро пожаловать в мой дом. Как вас кличут, спрашивать не стану, я уважаю чужие тайны.

– Мое настоящее имя – Добрая Фея, – сказала Добрая Фея. – Я хорошая фея. Это замечательная тайна, но такая большая, что ею вполне можно поделиться. Что же до времени моего появления в вашем доме, то для разумной беседы никогда не бывает слишком рано. Точно так же, как и слишком поздно.

Под прикрытием одеяла Пука поглаживал и перебирал темные волосы жены – знак того, что он погружен в тонкие соображения.

– Исходя из того факта, – любезно начал он, – что я всегда преднамеренно воздерживался от утомительного использования дара зрения, равно как и моей способности к оптическому наблюдения (я разумею сейчас вещи совершенно осязаемые и явные, как, например, восход солнца над горами или, скажем, затейливые петли, что выписывают совы и летучие мыши в ярком лунном свете), я полагал (и, вероятно, неразумно), что буду в состоянии ясно и отчетливо видеть то, что нормальные люди вообще не видят, в качестве компенсации за мою воздержанность в отношении невидимого. Именно по этой причине я склонен рассматривать феномен голоса, существующего отдельно от тела (особенно утром, которое, как известно, вечера мудренее), как род иллюзии, одной из тех бесчисленных галлюцинаций, которые можно объяснить несоблюдением диеты или безрассудным обжорством перед сном, то есть результатами деятельности не столько нашего мозга, сколько толстой кишки. Пожалуй, нелишне будет упомянуть, что вчера вечером я расправился с упоительным на вкус (впрочем, тяжеловатым для желудка), довольно необычным кушаньем, приготовленным вон в той кастрюле. Короче говоря, вчера я ел на ужин чресла.

– Странные вещи я от вас слышу, – сказала Добрая Фея, – Были ли то чресла жука, женщины или, может быть, обезьяны?

– Я съел парочку, – ответил Пука, – чресла мужчины и собаки, и никак не могу припомнить, какие именно я съел первыми и какие показались мне вкуснее. Но всего было две штуки.

– Что ж, вы хороший едок, – сказала Добрая Фея, – хотя лично у меня самой нет тела, которое нуждалось бы в пропитании. Но с вашей стороны это был подвиг.

– Я прекрасно вас слышу, – ответил Пука, – но все же – с какой стороны света доносится ваш голос?

– Я устроилась здесь, – сказала Добрая Фея, – в белой чашке на столе.

– Там лежат четыре медяка, – сказал Пука, – будьте с ними повнимательнее. По правде говоря, я бы дьявольски расстроился, если бы они вдруг пропали.

– У меня нет карманов, – сказала Добрая Фея.

– Вот удивительно, – ответил Пука, поднимая свои густые брови так высоко, что они спрятались под волосами, – поистине удивительно, и, главное, не понимаю, как вы обходитесь без такой удобной вещи, как карманы. Обзавестись карманами было первым инстинктивным желанием человечества, и карманы использовались задолго до того, как между ними появились штаны. Один пример тому – колчан, другой – сумчатые животные вроде кенгуру. Где же тогда вы носите свою трубку?

– Дело в том, что я курю сигареты, – сказала Добрая Фея, – и я вовсе не склонна думать, что кенгуру можно отнести к представителям рода человеческого.

– На этот раз голос твой прозвучал где-то совсем близко, – сказал Пука. – Молю тебя, раскрой мне тайну – откуда ты говоришь?

– В последний раз, – отвечала Добрая Фея, – я говорила, стоя на коленях в чаше твоего пупка, но что-то мне здесь разонравилось, и сейчас меня уже здесь нет.

– Неужели разонравилось? – удивился Пука. – Между прочим, тут, рядом со мной, лежит моя жена.

– Поэтому-то я и покинула твой пупок, – ответила Добрая Фея.

– В твоих словах заключен двойной смысл, – сказал Пука, криво улыбнувшись, – однако если ты покинула мое скромное ложе исключительно из соображений целомудрия и супружеской верности, то, прошу тебя, побудь еще где-нибудь в складках одеяла, не боясь прогневать хозяина, поскольку тройственность – это залог надежности, целомудрие – это истина, а истина – число нечетное. А твое заявление, что кенгуру не относятся к роду человеческому, в высшей степени спорно.

– Даже если бы ангельская, или духовная, близость была желательна, – отвечала Добрая Фея, – то дело это непростое, и так или иначе потомство, будучи наполовину плотью, наполовину духом, неизбежно сталкивалось бы с самыми серьезными препятствиями как крайне неустойчивое и головоломное сочетание дробей, поскольку обе величины являются постоянно переменными. Следующий акт телесной близости с таким полуангельским существом, скорее всего, дал бы потомство, представляющее собой сочетание половинной телесности плюс половина суммы полутелесного-полудуховного, иными словами, было бы на три четверти плотью и на четверть – духом. Последующий шаг снова наполовину уменьшил бы содержание духовности в потомстве, и так далее, и так далее, пока оно не стало бы равным нулю, а сам процесс, развиваясь в геометрической прогрессии, не дал бы нам обычнейшее дитя любви со слабо выраженными признаками духовного, или ангелического, родства. Что касается принадлежности кенгуру к роду человеческому, то безоговорочное признание кенгуру человеком неизбежно повлекло бы многочисленные и плачевные последствия. Один из примеров тому – кенгурообразность женщин вообще и лежащей обок с тобою жены в частности.