Гарольд Роббинс - Камень для Дэнни Фишера

Я приду к тебе на праздник сегодня, — крикнула она.

Мне стало так обидно за себя, оттого что покраснел.

— Не делай мне одолжений, — сердито ответил я. — Ради меня можешь и не приходить.

Смех у нее задиристый. — Да что ты, Дэнни, как ты разговариваешь! — насмешливо проговорила она. — Ты же знаешь, что тебе будет не по себе, если ты не увидишь меня! И к тому же ты станешь мужчиной, когда вернешься с Бар-Мицва. Вот будет весело посмотреть, как ты тогда будешь вести себя!

Рекси весело побежала вдоль по улице. Я последовал за ней, ничего не ответив.

Свет в синагоге был тусклым и серым, поступая из окошечек высоко на стенах. Я нервно оглянулся. Я стоял на небольшом возвышении перед Торой.

Три старика, стоявшие со мной на возвышении, были все в черных ермолках.

Моя же была из белого шелка.

Лица под платформой выжидательно смотрели на меня. Я узнал их почти все. Это были мои родственники. В глубине синагоги стоял небольшой стол, уставленный пирогами и бутылками виски и вина, мерцавшими в полумраке.

Мой наставник, почтеннейший Херцог, снял Тору и раскрыл ее. Он сделал мне знак подойти к ограде и затем, повернувшись к собравшимся, заговорил на идише.

— В эти тревожные дни, — заговорил он тонким, неровным голосом, очень приятно встретить мальчика, который не стесняется быть евреем.

Приятно также быть человеком, который учит такого мальчика. Большая честь подготовить такого мальчика к Бар-Мицва и приветствовать его в качестве еврейского мужчины. Он торжественно повернулся ко мне. — У меня есть такой мальчик. — Он снова повернулся к собравшимся и продолжил речь.

Я старался не подавать виду. Старый лицемер! Он орал на меня все время, пока давал уроки. Я ни на что не годен, никогда из меня ничего не выйдет, я никогда не смогу пройти Бар-Мицва, потому что я слишком туп.

Я глянул мельком на лицо сестры, смотревшей на него. На лице у нее было напряженное, увлеченное выражение. Она вдруг улыбнулась мне, в глазах у нее засветилась гордость, и я улыбнулся ей в ответ.

Голос почтеннейшего Херцога стал затихать, и он повернулся ко мне. Я медленно подошел к центру платформы и положил руки на Тору. В волнении я прочистил горло. Я видел, что мать с отцом выжидательно улыбаются мне. На мгновенье я все забыл, и меня охватила паника. Я забыл сложный ритуал, на запоминание которого ушло столько месяцев.

Я услышал, как почтенный Херцог зашептал мне на ухо: «Бороху эсс...»

Я с благодарностью подхватил подсказку: «Бороху эсс Адонай...» Теперь я уже пришел в себя, и остальные слова вспоминались легко. Мама с гордостью улыбалась стоявшим вокруг нее людям.

Я почувствовал торжественность молитвы. Пожалел, что недостаточно внимательно вникал в смысл слов, которые я так лихо произносил на иврите.

Я с трудом вспомнил, что прошу божьей помощи в том, чтобы стать достойным мужчиной, чтобы вести праведную еврейскую жизнь. Меня охватило глубокое чувство ответственности. То ты был мальчик, и вот уже мужчина. Клянусь перед лицом родственников и друзей, что я всегда буду исполнять долг правоверного еврея.

Я никогда не задумывался об этом раньше. В глубине души я знал, что не хочу быть евреем. Я вспомнил первый раз, когда подумал об этом. Это было тогда, когда Пол и его братишка Эдди столкнули меня в котлован на углу улиц Кларендон и Трои, день, когда я нашел Рекси. Котлован теперь засыпан, и на этом месте настроили домов, но я никогда не забываю об этом, проходя мимо. Я помню, как на следующий день спросил маму, нельзя ли нам быть кем-нибудь другим, а не евреями. Теперь уже неважно, что она ответила тогда. Сейчас же я посвящал себя в евреи. Последние слова молитвы сорвались с моих губ, и глядя вниз на собравшихся, я почувствовал прилив гордости. Мама плакала, а отец сморкался в большой белый платок. Я улыбнулся им.

Почтенный Херцог накинул мне на плечи мантию, белую шелковую накидку, которую мне купила мама, с голубой звездой Давида, вышитой на ней. Я произнес еще несколько слов, и все кончилось.

Я сбежал по ступенькам. Мама обняла меня и поцеловала, вновь и вновь повторяя мое имя. Мне стало неловко, хотелось, чтобы она отпустила меня. Я же ведь теперь, кажется, мужчина, а она вела себя так, как будто бы я все еще мальчик.

Папа похлопал меня по плечу. — Молодец, Дэнни, — улыбался он. Он обернулся к почтенному Херцогу, который спустился по ступенькам вслед за мной. — Он ведь показал себя молодцом, почтеннейший, не так ли? — спросил он.

Почтенный Херцог отрывисто кивнул, ничего не отвечая, и протолкался мимо отца, направляясь к столу с закусками. Остальные мужчины с платформы быстро последовали за ним.

Отец взял меня за руку и повел к столу. Видно было, что он доволен.

Он чопорно налил немного виски в картонный стаканчик и подал его мне.

Гарри! — раздался протестующий голос мамы. Он счастливо улыбнулся ей.

— Ну что ты, Мэри, — миролюбиво произнес он, — мальчик теперь уже мужчина!

Я кивнул. Папа прав. Я взял стакан.

— Лхайм! — сказал отец.

— Лхайм, — ответил я.

Отец запрокинул голову и вылил виски в рот. Я сделал то же самое.

Оно обожгло меня огнем до самого желудка. Я задохнулся и закашлялся.

— Видишь, что ты наделал, Гарри, — укоризненно сказала мама. Я посмотрел на отца сквозь слезы на глазах. А он смеялся. На меня снова напал припадок кашля, и мама притянула мне голову себе на грудь.

Дом переполнен народом. Мне пришлось посадить Рекси в свою спальню и запереть дверь. Она всегда беспокойно вела себя при большой толпе. Я протолкался через гостиную и направился к лестнице в подвал. Мать устроила там игровую комнату для детей.

Меня подозвал к себе мой дядя Дэйвид. Он стоял в углу комнаты, разговаривая с отцом. Я подошел к нему, и он протянул мне руку.

— Мацелтов, Дэнни!

— Спасибо, дядя Дейвид, — автоматически улыбнулся я. Взяв меня за руку, он повернулся к отцу.

— Кажется только вчера я был у него на Бриссе, Гарри, — оказал он.

Отец согласно кивнул головой.

В нетерпении я вспыхнул. Я знал, что он сейчас скажет, я уже слышал это двадцать раз сегодня. И он не разочаровал меня.

— Как летит время, а? — Дядя Дейвид тоже кивал головой. — А теперь ты уже парень. — Он сунул руку в карман и достал оттуда монету. — Вот тебе, Дэнни.

Я повертел монету в руках — это была десятидолларовая золотая монета.

— Спасибо, дядя Дейвид, — поблагодарил я. Он ухмыльнулся мне. — Большой парень, — сказал он, повернувшись к отцу. — Скоро он сможет тебе помогать в лавке, как это делает мой Джоел.

Отец отрицательно покачал головой. — Нет, Дэнни не будет работать в лавке, — твердо заявил он. — Мой Дэнни пойдет учиться. Он будет юристом или, может быть врачом, и если дела пойдут хорошо, я открою ему когда-нибудь отличную контору.