Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами

Когда проехали Офуну, нетерпение и досада, охватившие Синъитиро, достигли своего предела. До Кодзу оставалось всего несколько маленьких станций, но на каждой поезд останавливался. А Синъитиро так хотелось поскорее увидеть и приласкать свою молодую жену.

Наступил июнь. Зелень гор и лесов, мелькавших за окном вагона, уже утратила свою юную свежесть и теперь не радовала глаз. Только колеблемые легким ветерком молодые побеги сохранили нежно-зеленый цвет.

Весною поезда обычно набиты курортниками, едущими па горячие источники в Хаконэ и на полуостров Идзу. Но весна кончилась, кроме того, уже с неделю стояла дождливая погода. Поэтому в вагоне, кроме Синъитиро, были только пожилые супруги-французы с сыном-подростком, два конторщика в европейских костюмах и какая-то девушка, с виду провинциалка, с матерью. С самого начала внимание Синъитиро привлекли французы, особенно сын, стройный и изящный, как олень, и Синъитиро, любуясь юношей, невольно прислушивался к его разговору с родителями. На сей раз попутчики ничуть не стесняли Синъитиро, не то что курортники, поражавшие своими нарядами из осима [1]и драгоценностями; они всегда раздражали Синъитиро своей бесцеремонно громкой болтовней, непрерывным чавканьем и неряшливостью.

Солнце клонилось к западу, застывшее в неподвижности море, то появляясь, то исчезая, холодно поблескивало, словно черненое серебро. Гора Амаги утонула в сером сумраке. Вдали, у моря Сагами, плыли на горизонте черные тучи. Был пятый час.

Стоило Синъитиро подумать о том, с каким нетерпеньем ждет его жена, как ему начинало казаться, что поезд замедляет ход. Он старался подавить в себе беспокойство и в то же время не мог не думать о дожидающейся его сейчас в гостинице в Югаваре любимой Сидзуко с ямочками на румяных щеках, крохотным ртом и маленьким милым носиком. Когда же Синъитиро вспомнил выражение девичьей стыдливости на ее лице, он не мог сдержать улыбки умиления. В этот момент юноша-француз обратился к своей матери, но Синъитиро расслышал только слово «maman». Остальные пассажиры, видимо, погруженные в свои мысли, не обращали на окружающих никакого внимания.

Поезд с грохотом мчался по сосновому парку, расположенному на берегу моря.

Под мерный стук колес Синъитиро мечтал о любимой. Он вновь и вновь представлял себе, как его юная жена стоит на балконе и ждет его. О чем бы он ни думал – о свадьбе ли, отпразднованной три месяца назад в деревне, о свадебном ли путешествии в Нара и Киото, совершенном ими по дороге в Токио, – ощущение счастья от сознания, что у него есть Сидзуко, ни на минуту его не покидало. В голове с лихорадочной быстротой проносились мысли о девичьей стыдливости Сидзуко во время венчанья, о ее безграничной доверчивости, о новых достоинствах, которые Синъитиро каждый день обнаруживал в ней, будто в случайно найденном драгоценном камне, и он уже не мог совладать с охватившим его нетерпением как можно скорее погладить нежную, почти прозрачную шею Сидзуко.

«Неужели я не смог вынести и недели в разлуке?» – спрашивал себя Синъитиро, испытывая легкий стыд от того, что уподобился капризному ребенку. Но ничего удивительного в этом не было: после свадьбы прошло совсем мало времени, и неделя показалась Синъитиро вечностью. Дело в том, что Сидзуко перенесла тяжелое воспаление легких, и врачи рекомендовали отвезти ее на горячие источники. Синъитиро очень не хотелось расставаться с женой. Поехать с женой он не мог, так как перед свадьбой уже брал отпуск чуть ли не на месяц. Он отвез Сидзуко в Югавару со служанкой и вечером вернулся в Токио.

Как раз в тот день, когда он собрался ее навестить, пришло письмо, в котором Сидзуко сообщала, что чувствует себя хорошо.

Может быть, Сидзуко попросит взять ее на воскресенье домой? Хорошо бы, она вышла встретить его на станцию! Нет, ничего подобного ей и в голову не придет. Единственное, на что она способна, – это терпеливо ждать. Стоит сейчас на балконе, смотрит на мост, перекинутый через Фудзики, и с замиранием сердца прислушается к грохоту колес каждой проезжающей мимо повозки, к шуму каждого автомобиля. Мысли Синъитиро были прерваны пронзительным свистком паровоза, словно прорвавшимся сквозь нависшие над самым поездом тяжелые тучи. Между соснами видно было, как отражается в обычном для Кодзу хмуром, неприветливом море блеск вечернего неба. Не только море, но и земля была окрашена в тусклые, блеклые тона, будто поздней осенью. Услыхав, что это Кодзу Синъитиро вне себя от радости вскочил с места.

Поезд дальше не шел, и пассажиров из него будто вымело; Синъитиро вышел последним. Толкотни на станции не было, только у выхода в город толпился народ.

На привокзальной площади Синъитиро увидел трамвай, который шел в Юмото. В нем еще оставались свободные места, не то что в прошлое воскресенье, когда там была настоящая давка. Трамвай тогда еле тащился, со скрежетом останавливаясь на каждой остановке. От Одавары, где надо было делать пересадку на Югавару, узкоколейка, извиваясь, как тысяченожка, проходила в горах по самому краю пропасти над морем. До Югавары как-никак три часа езды. А потом надо ехать дилижансом еще полчаса по проселочной дороге. Лишь в девять Синъитиро будет на месте.

Подумав об этом, Синъитиро вспомнил испытанные им в поезде нетерпение и досаду и остановился в унынии, не решаясь сесть в трамвай. В эту самую минуту к нему подошел какой-то человек высокого роста в форменной фуражке и европейском костюме.

– Не угодно ли машину? – спросил он.

Синъитиро обрадовался, как радуются люди, которым в трудный момент вдруг приходят на помощь, но, вспомнив о плате за проезд, ответил весьма сдержанно:

– Пожалуй, я поеду, если это не очень дорого.

– Куда прикажете вас отвезти?

– В Югавару.

– Пятнадцать иен, хотя обычно я беру больше. Синъитиро не был беден, однако названная сумма отбила у него всякую охоту ехать на машине.

После окончания юридического факультета два года назад Синъитиро поступил на службу в фирму Мицубиси и получал вполне приличное жалованье, не считая дохода, который приносило именье. Так что общая сумма составляла примерно пятьсот иен в месяц. Но заплатить столько за машину – нет, на это он не пойдет даже ради любимой жены.