Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

С улакской косы недалеко от ветродвигателя на лагуну спускался большой белый медведь. Он с беспокойством оглядывался на незнакомого железного великана, машущего крыльями, но шагу не прибавлял.

В стойбище медведя, должно быть, только что заметили: охотники с ружьями выбегали из яранг и устремлялись к нему. Высыпала на улицу и вся школа. Собаки, осмелевшие при виде людей, бросились на медведя. Медведь пустился рысцой. Он вышел на открытый простор лагуны и поскакал к противоположному берегу. За ним бросились собаки, за собаками бежали ребята, а за ребятами – охотники, которые не решались стрелять, боясь попасть в ребят. Погоня растянулась по всей лагуне. Лаяли собаки, визжали ребята, охотники кричали им, чтобы отошли в сторону. Иногда медведь замедлял шаг и оглядывался. Тогда бегущие впереди устремлялись обратно.

Медведь вдруг резко свернул влево. И тут все увидели бегущего прямо на него человека. Это был пекарь. Он несся прямо на медведя, держа наперевес дробовое ружье.

– Назад! – закричали охотники.

Но пекарь ничего не слышал. Подбежав почти вплотную к медведю, он выстрелил в упор. Медведь невольно оглянулся. Совсем близко от него стоял человек, причинивший ему сильную боль. Медведь нагнул голову и, зарычав, набросился на пекаря.

Некоторое время пекаря не было видно. Потом в воздухе замелькали то рука его, то нога. Медведь подкидывал его вверх, валял в снегу.

Охотники остановились. Молча они наблюдали за тем, как медведь расправляется с пекарем. Никто не решался выстрелить в зверя, боясь попасть в его жертву.

– Отойдите в сторону! – крикнул Кмоль и вышел вперед.

Толпа затаила дыхание. Кмоль сел на снег и долго целился. Раздался выстрел. Но медведь только оглянулся и с новой яростью принялся трепать пекаря. Грянул второй выстрел, третий, и только после четвертого, рявкнув, медведь сел на задние лапы и замотал головой, разбрызгивая по снегу кровь.

В это время раздалось еще два-три выстрела, и медведь распластался по льду.

– Папа-а! – закричал Петя и бросился к отцу, неподвижно лежавшему рядом с медведем.

Охотники окружили пекаря. Ринтын протолкался вперед. Пекарь лежал на животе. Он открыл глаза и застонал.

– Живой ты? – спросил дядя Кмоль.

– Вроде бы жив,– прохрипел пекарь и сел на снег.– Сильный зверюга!

Охотники бережно взяли на руки пекаря и понесли в стойбище.

С полярной станции пришел Семен Иванович. Народ не расходился: всем хотелось узнать, что скажет фельдшер. О белом медведе не вспоминали, пока Рычып не сказал:

– Зверя все-таки надо разделать. Замерзнет – топором не разрубишь.

Ринтын с Аккаем сели под окном.

– Он не умрет? – шепотом спросил Аккай.

– Наверное, нет. Он сильный,– ответил Ринтын.

– Ринтын! – позвал дядя Кмоль.– Иди помоги перетащить зверя.

Когда Ринтын возвратился к домику дядя Павла, кроме Аккая, там уже никого не было.

– О! – поднялся навстречу Аккай.– Семен Иванович сказал, что дядю Павла надо отвезти в Кытрын, в больницу. Завтра туда поедет на нарте Кукы. И тетя Дуся с ними.

– А Петя? – спросил Ринтын.

– Не знаю. Может быть, тоже поедет.

Скрипнула дверь, и на улицу вышел Петя.

– Ты тоже уезжаешь?

– Нет,– вздохнул в ответ Петя.

В дверях показалась тетя Дуся.

– Проходите,– пригласила она ребят,– только не шумите.

Дядя Павел лежал на широкой кровати. Голова у него была забинтована. Мальчики остановились у самой двери, не решаясь пройти дальше.

– Что стали, Ринтын, Аккай? – весело спросил дядя Павел.– Идите сюда. Садитесь на диван. Ну, каков медведь? Так и не пришлось мне его как следует рассмотреть.

– Большой,– ответил Ринтын.– Мы с дядей Кмолем еле дотащили шкуру до яранги. Завтра будем вымачивать.

Вошел Журин и сразу вступил в разговор:

– Что же получается, Павел Николаевич? Кто теперь будет обеспечивать стойбище хлебом? Нехорошо! Весьма легкомысленный поступок с вашей стороны.

– Да,– мрачно ответил дядя Павел,– виноват, что и говорить. А помните, просил я вас разрешить мне иметь ученика из местных? Как бы теперь это пригодилось! Глядишь, сейчас Ринтын или Аккай месили бы тесто, ставили опару… Верно я говорю, ребята?

– Представляю, какой хлеб они испекли бы,– проговорил сквозь зубы Журин и спросил: – Сына тоже берешь с собой в Кытрын?

– Нет, зачем? В учении еще отстанет, да и нарту надо специально брать.

– Позвольте,– встрепенулся Журин,– а у кого вы его оставите? Или, может быть, он будет один хозяйничать в доме? За дом я отвечаю.

– Найдется, у кого оставить,– сказал дядя Павел.– Небось весь Улак – его знакомцы. Ринтын, может, примешь в свою ярангу на недельку моего Петю?

– Как! – ужаснулся Журин.– Вы хотите собственного сына в яранге поселить?

– А что в этом особенного? – усмехнулся пекарь.

– Позвольте,– Журин от волнения даже сел на стул,– но ведь в яранге грязь, возможно, что насекомые. И потом – ужасный воздух!

– Вы-то сами бывали в яранге? – с раздражением спросил дядя Павел.– Жилище как жилище – люди в нем живут. А Пете там будет лучше, чем где-нибудь в другом месте.– Дяде Павлу было трудно говорить. Он был еще очень слаб. Бинт на краях взмок от пота.

– Дикость какая-то,– пробурчал Журин, направляясь к двери,– никакой цивилизованности.– Он остановился, доставая из кармана градусник.– Совсем было забыл,– сказал он.– Берите и измеряйте температуру…

Дверь за Журиным захлопнулась. В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием дяди Павла.

– Ну, что, братцы, приуныли? – приподняв голову от подушки, сказал пекарь.– Ринтын, берешь к себе Петюшку?

– Беру,– ответил Ринтын.

– Ну вот и отлично,– сказал дядя Павел.– А теперь отправляйтесь домой уроки готовить и спать.

Дядя Павел с тетей Дусей рано утром уехали в Кытрын. Их повез Кукы, пристегнув к своей упряжке еще Петиных собак. Ринтын с Петей притащили в ярангу полосатый матрац, две простыни, подушку и ватное одеяло.

В яранге дядя Кмоль отозвал Ринтына в сторону и тихо сказал:

– Может быть, соорудить Пете кровать? Вон ту старую нарту можно приспособить. Спроси его.

– Хорошо,– ответил Ринтын,– в школе узнаю у него.

Вернувшись из школы домой, Ринтын не узнал ярангу. Собаки были изгнаны из чоттагына и, привязанные к наружной стене, жалобно скулили на холоде. Земляной пол тщательно выметен. Еще больше поразился Ринтын, когда вошел в полог. Лучшие оленьи шкуры были разостланы на полу, жирники горели ровным пламенем. Между деревянными планками, подпирающими стенки полога, был укреплен плакат, изображающий воздушный бой. У задней стенки стояла старая нарта, на которой были аккуратно разложены Петины вещи.

Возле чайного столика в ослепительно белых кальсонах, надетых вместо обычных домашних замшевых штанов, сидел дядя Кмоль и держал на руках маленького Етылъына. Рытлина в цветастом новом платье выкладывала в миску румяные лепешки, испеченные на нерпичьем жиру.