Анри де Ренье - Эскапада

Едва только войдя в нее, она бессильно опустилась на стул. Ноги подкашивались под нею, и тоска сжимала ей грудь. Подле нее Гогота не спеша приготовляла ей ночной туалет. Когда она кончила и удалилась, наконец, Анна-Клавдия прошла в туалетную комнату. Приложив ухо к двери в комнату Гоготы, она услышала, как та некоторое время повозилась, затем шум стал постепенно утихать, и до Анны-Клавдии донеслись первые рулады звучного храпа. Все время прислушиваясь к этому храпу, Анна-Клавдия стала поспешно раздеваться. Затем накинула на себя капот, обулась в легкие ночные туфли и неслышно проскользнула в длинный коридор, соединявший «старый флигель» с замком. Она шла медленно, осторожно. Иногда останавливалась, затем снова продолжала свой путь. Так дошла она до вестибюля.

Дождь перестал. Ни один звук не нарушал гробовой тишины, окутывавшей Эспиньоли. Все спало там, животные в конюшнях и хлевах, люди под одеялами или пологами. Иногда неприметный ветерок колыхал пламя свечи. Посреди вестибюля Анна-Клавдия остановилась и стояла долгое время неподвижно, насторожившись и пристально всматриваясь в темноту. Иногда в деревянной обшивке стен и потолочных балках раздавались легонькие потрескивания, подобные вздохам тишины. В промежутках Анна-Клавдия слышала шум собственного дыхания. Ей казалось, что с тех пор, как она покинула свою комнату, протекла целая вечность. Было должно быть поздно. С каких пор находится она в этом пустом вестибюле, который представлялся ей огромным, с закоулками тени, куда не проникал свет слабого огонька восковой свечи? Вдруг замковые часы пробили полночь. Они должно быть били и раньше, но Анна-Клавдия не слышала, настолько ум ее был поглощен одной мыслью. Эти двенадцать ударов вывели ее из оцепенения, в котором она пребывала. Догоравшая свеча мерцала и готова была потухнуть. Она заменила ее другою, которую взяла про запас, и направилась к лестнице. Поставив ногу на первую ступеньку, она одно мгновение поколебалась. Затем, сняв ночные туфли, она начала подниматься.

Поднималась она с крайними предосторожностями Дойдя до площадки, остановилась. Еще несколько ступенек, и она будет перед дверью в комнату г-на де Вердло. Ни один звук не доносился оттуда; г-н де Вердло хвастался тем, что спит сном праведника, Она повернула налево и вошла в коридор, в конце которого находилась «голубая комната», – та, куда г-н де Вердло поместил эспиньольского гостя. Подходя к ней, Анна-Клавдия удвоила предосторожности. Она поставила свечу за углом, образуемым поворотом коридора. Ощупью добралась до двери. Опустилась перед нею на корточки. Приложила ухо, к замочной скважине. В первое мгновение она услышала только шум собственной крови, затем шум этот утих, и ей показалось, что она различает легкое дыхание, спокойное дыхание спящего человека. Оно повышалось и понижалось в мерном ритме. Анна-Клавдия все слушала. Понемногу дыхание ширилось, становилось более звучным, более отчетливым, более громким, столь громким, что, ей казалось, своим шумом оно постепенно наполняет весь замок, завладевает им, мощное и неодолимое. Она сама чувствовала себя вовлеченной в это дыхание, словно в водоворот, который кружил ее и уносил с собою. Дыхание проникало ей в волосы, скользило по рукам, ласкало грудь, целовало в губы. Она была в его власти, побежденная, порабощенная, и однако она знала, кто был человек, дышавший там, за этой дверью, перед которой она трепетала от ужаса и от любви, меж тем как слезы катились по ее юному лицу, искаженному восторгом и мукой.

В таком положении оставалась она долго, наконец, медленно поднялась и отправилась за своей свечкой. С теми же предосторожностями она спустилась по лестнице. На последней ступеньке присела. Ночь проходила. На рассвете придет Куафар и разбудит путника. Нужно было подождать до тех пор, чтобы быть уверенной, что гнусное дело не совершится. Дождь освежил воздух. Анна-Клавдия стала дрожать от холода. Она спрятала голову в руках, и у нее стали возникать не столько мысли, сколько образы. Они быстро следовали друг за другом, как в сновидениях: карета, красноватый свет факелов, пистолетные выстрелы, лицо, глаза, глядящие на нее, мужчина, вскакивающий верхом на лошадь, затем приемная монастыря Вандмон, широкое лицо г-на де Шомюзи, и, совсем в отдалении, маленькая девочка, смешная в слишком широком старом кафтане садовника; девочка эта – она сама в тот день, когда ее поймали верхом на монастырской ограде, готовую очертя голову броситься в водоворот жизни. Вдруг она вздрогнула. Пропел петух, тусклый свет стал проникать в темноту вестибюля, где бледнел умирающий огонек свечи. Это заря. Сейчас появится Куафар, Она услышит, как он будет переходить двор. Он отопрет своим большим ключом ворота замка. Он придет разбудить того, кто должен уехать, и ничего не случится. Она не услышит страшного крика, который застревает в горле, потому что кровь течет из смертельной раны. Теперь опасный час уже прошел. Ей нужно возвращаться в свою комнату. Она хотела встать, но почувствовала себя такой слабой, что зашаталась. Вдруг она испытала ощущение ожога на затылке, так явственно, что вскочила и обернулась. С верхней площадки лестницы, опершись о перила, он созерцал ее. Он был совсем готов к отъезду: на голове треугольная шляпа, на плечах плащ; улыбаясь и приложив палец к губам в знак молчания, он смотрел, как в бледном свете рождающегося дня убегает со всех своих босых ног эта странная маленькая Психея, которая вместо светильника несла потухшую свечу, меж тем как в сердце ее горело жгучее и жуткое пламя ее тайны…

По причинам, несомненно, ему одному только ведомым и которых он не стал объяснять, г-н Филипп Куафар, с лицом человека себе на уме, насмешливо улыбаясь и вертя в руках шляпу, пришел сообщить г-ну барону де Вердло, что ночной его гость, уехав рано утром, обменил своего неподкованного и заморенного коня на лучшую лошадь, какая только была в эспионьольских конюшнях, и сделал все это с необычайной бесцеремонностью, очень красноречиво погрозив ему, Куафару, рукояткой пистолета. К этому признанию упомянутый Куафар присовокупил конверт, который кавалер поручил ему передать г-ну де Вердло. Г-н де Вердло, сорвав печать, вынул оттуда листок, на котором прочел очень четко написанные следующие слова:

Атаман Столикий благодарит г-на барона де Вердло за гостеприимство, так любезно оказанное им кавалеру де Бреж. Атаман никогда не забывает добрых поступков.

При чтении этой записки г-н де Вердло чуть не упал в обморок от ужаса. Как! Он только что давал приют под своей кровлей главарю разбойничьей шайки! Он спал рядом с комнатой, которую занимал этот страшный персонаж, и подвергался опасности быть зарезанным во время сна. Как! Этот красивый офицер со спокойными и учтивыми манерами был не больше, чем страшным разбойником и отъявленным злодеем! Это переходит границы неожиданности, да и каким образом Анна-Клавдия не узнала в нем человека, устроившего нападение на карету? Ах, если бы Аркнэн был здесь, он живо разоблачил бы незнакомца! Впрочем, обитатели замка должны благодарить судьбу за то, что все обошлось так благополучно: ведь все могли быть перебиты, а вместо этого, отделались только какой-то лошадью!