Анри де Ренье - Эскапада

Она лежала обнаженная на большой кровати. Глубокая тишина наполняла просторную комнату. Свет свечей отражался в зеркалах и слабо озарял стершуюся позолоту панелей. Было поздно, ибо свечи догорали. Простыни в беспорядке свешивались с постели на паркет, а одна из подушек скатилась к ножкам кресла, на которое были брошены серый камзол с красными обшлагами, широкий коричневый плащ, белье и маленькая треуголка с золотыми галунами. Одна из свечей затрещала. Анна-Клавдия сделала легкое движение. Она не чувствовала больше подле себя тела, которое сначала навалилось на нее терзающей и животной тяжестью, а затем лежало вытянувшись рядом с нею. Она была одна в тишине обширной комнаты, простерши на кровати истерзанную свою наготу. Она не видела больше жадно склоненного над нею лица, в котором старалась подглядеть, сквозь опущенные ресницы, лик любви. Она была одна, усталая и нагая…

Теперь она знала, и она вздрогнула всем своим телом, всем этим телом, на котором лежало, навалившись, другое тело, которое чужие руки хватали, щупали, ласкали, ласкали с любопытством, грубо, яростно, с наслаждением. Чужие объятия сжимали его, чужие руки скользили по нем. Жадные губы прижимались к ее грудям, спускаясь и вновь поднимаясь, прилипали к ее губам и сливались с ними.

В тесных объятиях, под тяжестью и в соприкосновении с этой силой и этим желанием, плоть ее задрожала, затрепетала, и покорная, и возмущенная, и замирающая, и напряженная, и что-то жестокое и грубое завладевало ею, увлекая ее в водоворот. Она чувствовала, как горячая волна крови хлынула у нее от сердца к вискам, затем она низвергалась куда-то в глубину, пока то же лицо не склонялось снова над ее лицом, те же любопытные, горячие руки не ласкали снова ее тело, это тело, теперь неподвижное и усталое, вытянувшееся на одинокой постели, откуда свешивались измятые простыни, и где, среди тишины, она, казалось, все еще слышит у своего уха горячее дыхание, прерывистые слова, жгучие и циничные, слова, которые хрипло бормотал ей в любовном экстазе человек, чье волосатое и зверское прикосновение она знала теперь, с истинным лицом которого она была теперь знакома, и который был теперь господином ее тела и ее жизни.

Вдруг он снова предстал перед нею таким, каким она видела его впервые, во время нападения на карету, при свете факелов, обороняющимся от драгун, в пылу схватки, когда она ни на минуту не спускала с него глаз. Этот образ сменился другим – образом всадника, приехавшего в Эспиньоли, волнующего и таинственного, но обворожительного, с изысканными манерами светского человека. Она вновь пережила памятную ночь ожидания, босоногая, в вестибюле, ту томительную ночь, которая была уже ночью любви, когда она поняла, что последует за этим человеком на край света, даже если бы он обагрил себя в эту ночь кровью бедного г-на де Вердло. Какое ей было дело до того, что рука, приказавшая положить в ее комнате кинжал и написавшая таинственную записку, воровала и убивала? Эта рука навсегда утвердилась в ее сердце. С того вечера она не принадлежала больше себе. Она принадлежала атаману и решила отправиться к нему. Но куда? Она закалила свое тело, научилась ездить верхом, обращаться с оружием, ожидая надлежащего момента, чутко прислушиваясь, когда же ей будет подан знак. Затем, однажды, посетивший Эспиньоли г-н де ла Миньер сообщил о возвращении его, о том, что он был здесь, совсем близко. Случай представлялся, нужно было отправляться, и она отправилась. Инстинкт ее лошади помог ей найти его в этой подозрительной харчевне, среди пьянствующих бандитов, в табачном дыму и винном запахе. Как он был прекрасен, как был силен среди этих скотов! Однако, он был не совсем таким, как она воображала себе, не был джентльменом, отваживавшимся на самые рискованные предприятия, о котором она мечтала. Эти люди с рожами висельников, эта харчевня, служившая разбойничьим притоном, грубая фамильярность, сближавшая его с его товарищами, лишала его обаяния. Однако, она не отступила, она подписала договор кровью этого Ко-кильона, хотевшего занести на нее руку. Она тоже была убийцей и позволила увлечь себя ночью в этот пустынный замок, и где лежала теперь, нагая, на растерзанной постели, игрушка наслаждения, падшая женщина, любовница убийцы и вора!

И взял он ее, как вор. Прокрался исподтишка, словно зверь, в то время, как она спала. Он насладился ею, не промолвив ни одного ласкового и нежного слова, не как влюбленный, но как господин, тешащийся игрушкой, которую случай предоставил в его распоряжение. В человеке, который облапил ее и ранил, что оставалось от героя, к которому она пришла, влекомая инстинктом плоти и желанием сердца? Чем для него была она? Теплой, гибкой, покорной, живой вещью, которую трогают, привлекают и отталкивают, с которой не нужно церемониться, которую не нужно любить, к которой возвращаются, когда вновь охватывает желание; в самом деле, он сейчас возвратится к ней, чтобы заставить ее снова почувствовать ее рабство. И она продолжала лежать, неподвижная и обнаженная, и горячие слезы катились по ее пылающим щекам.

Он, действительно, стоял подле нее; он успел уже одеться и смотрел на нее с насмешливым видом:

– Ну, красавица моя, как твое мнение насчет того, чтобы встать и немножко закусить? Уже поздно, старуха приготовила нам поужинать и вытащила несколько бутылочек знатного вина. Одевайся-ка. Ты найдешь рядом все, что тебе нужно. Затем придется удирать. Мы не можем оставаться здесь. Это кончилось бы плохо, и теперь, когда я отведал тебя, мне было бы досадно лишиться этого удовольствия. Мы отправимся прокатиться. Нравится это тебе, галантный кавалер? В таком случае, поторопись привести себя в порядок. Ты найдешь меня за столом, и мы посмотрим, так же ли хорошо ты ведешь себя там, как в постели!

Анна-Клавдия, действительно, нашла его за столом. Она была очень бледна. Он посмотрел на нее и залпом выпил большой стакан водки. Выражение лица у него было жесткое и злое, брови нахмурены:

– Ах, черт! Какая физиономия! Ты знаешь ведь, что я не люблю жеманниц и недотрог! Садись-ка и пей.

Она взяла рюмку дрожащей рукой. Он злобно расхохотался:

– Ах, вот оно что! Я внушаю тебе страх? Уж не думала ли ты, направляясь ко мне, найти любовника, который будет отвешивать тебе поклоны и говорить любезности? Когда желают этого, не бегут в дебри, чтобы броситься в волчью пасть, овечка моя. Остаются у себя дома, под крылышком доброго дяди, в ожидании искателей руки. Но у нас, видите ли, огонь горел в крови, когда мы жили у старичка, и мы мечтали о любви! Надеюсь, по крайней мере, что он никогда не волочился за тобой, старый дуралей? В противном случае, я обрежу ему уши. Но довольно. Черт с ним! Ты красива, это главное, и из тебя можно сделать кой-что. О, совсем не то, что ты думаешь! Конец смелым предприятиям, засадам, нападениям на кареты и прочим проказам! Времена трудные, и ремесло разбойника становится слишком рискованно. Я предпочитаю путешествовать. И вот, красивая женщина очень способствует тому, чтобы всюду был оказан хороший прием, лишь бы только она была любезна. Тебя научат быть любезной, сердечко мое! Не опускай глазки, пей скорей!